То их то наша сторона. Самое актуальное стихотворение пушкина — «клеветникам россии

Коняга лежит при дороге и тяжко дремлет. Мужичок только что выпряг его и пустил покормиться. Но Коняге не до корма. Полоса выбралась трудная, с камешком: в великую силу они с мужичком ее одолели.

Коняга - обыкновенный мужичий живот, замученный, побитый, узкогрудый, с выпяченными ребрами и обожженными плечами, с разбитыми ногами. Голову Коняга держит понуро; грива на шее у него свалялась; из глаз и ноздрей сочится слизь; верхняя губа отвисла, как блин. Немного на такой животине наработаешь, а работать надо. День-деньской Коняга из хомута не выходит. Летом с утра до вечера землю работает; зимой, вплоть до ростепели, «произведения» возит.

А силы Коняге набраться неоткуда: такой ему корм, что от него только зубы нахлопаешь. Летом, покуда в ночную гоняют, хоть травкой мяконькой поживится, а зимой перевозит на базар «произведения» и ест дома резку из прелой соломы. Весной, как в поле скотину выгонять, его жердями на ноги поднимают; а в поле ни травинки нет; кой-где только торчит махрами сопрелая ветошь, которую прошлой осенью скотский зуб ненароком обошел.

Худое Конягино житье. Хорошо еще, что мужик попался добрый и даром его не калечит. Выедут оба с сохой в поле: «Ну, милый, упирайся! - услышит Коняга знакомый окрик и понимает. Всем своим жалким остовом вытянется, передними ногами упирается, задними - забирает, морду к груди пригнет. - Ну, каторжный, вывози!» А за сохой сам мужичок грудью напирает, руками, словно клещами, в соху впился, ногами в комьях земли грузнет, глазами следит, как бы соха не слукавила, огреха бы не дала. Пройдут борозду из конца в конец - и оба дрожат: вот она, смерть, пришла! Обоим смерть - и Коняге и мужику; каждый день смерть.

Пыльный мужицкий проселок узкой лентой от деревни до деревни бежит; юркнет в поселок, вынырнет и опять неведомо куда побежит. И на всем протяжении, по обе стороны его поля сторожат. Нет конца полям; всю ширь и даль они заполонили; даже там, где земля с небом слилась, и там все поля. Золотящиеся, зеленеющие, обнаженные - они железным кольцом охватили деревню, и нет у нее никуда выхода, кроме как в эту зияющую бездну полей. Вон он, человек, вдали идет; может, ноги у него от спешной ходьбы подсекаются, а издали кажется, что он все на одном месте топчется, словно освободиться не может от одолевающего пространства полей. Не вглубь уходит эта малая, едва заметная точка, а только чуть тускнеет. Тускнеет, тускнеет и вдруг неожиданно пропадет, точно пространство само собой ее засосет.

Из века в век цепенеет грозная неподвижная громада полей, словно силу сказочную в плену у себя сторожит. Кто освободит эту силу из плена? кто вызовет ее на свет? Двум существам выпала на долю эта задача: мужику да Коняге. И оба от рождения до могилы над этой задачей бьются, пот проливают кровавый, а поле и поднесь своей сказочной силы не выдало, - той силы, которая разрешила бы узы мужику, а Коняге исцелила бы наболевшие плечи.

Лежит Коняга на самом солнечном припеке; кругом ни деревца, а воздух до того накалился, что дыханье в гортани захватывает. Изредка пробежит по проселку вихрами пыль, но ветер, который поднимает ее, приносит не освежение, а новые и новые ливни зноя. Оводы и мухи как бешеные мечутся над Конягой, забиваются к нему в уши и в ноздри, впиваются в побитые места, а он только ушами автоматически вздрагивает от уколов. Дремлет ли Коняга, или помирает - нельзя угадать. Он и пожаловаться не может, что все нутро у него от зноя да от кровавой натуги сожгло. И в этой утехе бог бессловесной животине отказал.

Дремлет Коняга, а над мучительной агонией, которая заменяет ему отдых, не сновидения носятся, а бессвязная подавляющая хмара. Хмара, в которой не только образов, но даже чудищ нет, а есть громадные пятна, то черные, то огненные, которые и стоят, и движутся вместе с измученным Конягой, и тянут его за собой все дальше и дальше в бездонную глубь.

Нет конца полю, не уйдешь от него никуда! Исходил его Коняга с сохой вдоль и поперек, и все-таки ему конца-краю нет. И обнаженное, и цветущее, и цепенеющее под белым саваном - оно властно раскинулось вглубь и вширь, и не на борьбу с собою вызывает, а прямо берет в кабалу. Ни разгадать его, ни покорить, ни истощить нельзя: сейчас оно помертвело, сейчас - опять народилось. Не поймешь, что тут смерть и что жизнь. Но и в смерти, и в жизни первый и неизменный свидетель - Коняга. Для всех поле - раздолье, поэзия, простор; для Коняги оно - кабала. Поле давит его, отнимает у него последние силы и все-таки не признает себя сытым. Ходит Коняга от зари до зари, а впереди его идет колышущееся черное пятно и тянет, и тянет за собой. Вот теперь оно колышется перед ним, и теперь ему, сквозь дремоту, слышится окрик: «Ну, милый! ну, каторжный! ну!»

Никогда не потухнет этот огненный шар, который от зари до зари льет на Конягу потоки горячих лучей; никогда не прекратятся дожди, грозы, вьюги, мороз… Для всех природа - мать, для него одного она - бич и истязание. Всякое проявление ее жизни отражается на нем мучительством, всякое цветение - отравою. Нет для него ни благоухания, ни гармонии звуков, ни сочетания цветов; никаких ощущений он не знает, кроме ощущения боли, усталости и злосчастия. Пускай солнце напояет природу теплом и светом, пускай лучи его вызывают к жизни и ликованию - бедный Коняга знает об нем только одно: что оно прибавляет новую отраву к тем бесчисленным отравам, из которых соткана его жизнь.

Нет конца работе! Работой исчерпывается весь смысл его существования; для нее он зачат и рожден, и вне ее он не только никому не нужен, но, как говорят расчетливые хозяева, представляет ущерб. Вся обстановка, в которой он живет, направлена единственно к тому, чтобы не дать замереть в нем той мускульной силе, которая источает из себя возможность физического труда. И корма, и отдыха отмеривается ему именно столько, чтоб он был способен выполнить свой урок. А затем пускай поле и стихии калечат его - никому нет дела до того, сколько новых ран прибавилось у него на ногах, на плечах и на спине. Не благополучие его нужно, а жизнь, способная выносить иго и работы. Сколько веков он несет это иго - он не знает; сколько веков предстоит нести его впереди - не рассчитывает. Он живет, точно в темную бездну погружается, и из всех ощущений, доступных живому организму, знает только ноющую боль, которую дает работа.

Сказки М. Е. Салтыкова-Щедрина, написанные преимущественно в 80-е годы XIX века (их часто называют политическими), стали сатирой на существовавшие в России порядки. Описанию положения русского мужика посвящено произведение «Коняга», особенность которого в том, что автор за образом несчастного животного показывает угнетенного рабством человека. Важным моментом является то, что Коняга символизирует в сказке одновременно и несокрушимую силу народа, и его забитость и нежелание сопротивляться установившемуся режиму. Символичны и образы Пустоплясов, за которыми скрываются основные слои русского общества середины XIX века.

Как живет Коняга

Краткое содержание сказки начинается с описания самого животного. Нелегкая досталась ему доля. Вот выпряг его мужик, дал покормиться, а Коняга лег у дороги и дремлет. Трудная полоса сегодня выдалась: одни камешки - едва на пару с мужиком одолели. Вид у Коняги неприглядный: плечи истерлись, ноги разбиты, грива свалялась, вечно понурый ходит. А все от работы непосильной - круглый год под хомутом - и еды несносной. Летом еще травки где ухватить можно, а зимой лишь прелая солома. Вот и приходится мужику его по весне жердями поднимать. Таким изображает героя сказки «Коняга» Салтыков-Щедрин.

Краткое содержание вступления дополнит картина жизни хозяина животины. Мужик у Коняги добрый, даром не калечит, окриком поднять старается. Скотина передними ногами упирается, задними забирает, голову к груди прижимает; глядишь - и пошла. А мужик сзади на соху налегает, сил не жалеет. Полосу пройдут, и обоим кажется, будто смерть пришла. Но нет - отошли. И так каждый день.

Непосильная задача

Сказка «Коняга», краткое содержание которой здесь приводится, продолжается описанием полей, что раскинулись по обе стороны дороги. Нет им конца, плотным кольцом окружили они деревню. Вот движется на нескончаемом пространстве фигурка крестьянина, а потом вдруг пропадет, словно поле ее засосало. Веками пытаются разгадать, как победить эту сказочную силу, мужик и Коняга. От рождения и до самой могилы бьются над тем, как освободиться из плена, в котором оказались, но все напрасно. И нет спасения им от изнуряющей работы.

В агонии

Описанием «отдыха» продолжается краткое содержание. Щедрин (Коняга у него символизирует еще и самого крестьянина) описывает мучительное состояние дремлющего (или умирающего от непосильного труда) животного. Лежит он на самом солнцепеке, над ним кружат тучи насекомых. Но измученный Коняга почти не реагирует на их укусы. Что-то громадное, то черное, то огненное, проносится перед его глазами и словно тянет за собой в бездонную глубину. И вдруг опять возникает безграничное поле. Вот оно только народилось и стоит цветущее… А вот уже снова помертвевшее, под белым саваном… И как нет края полю, так нет конца кабале и мучениям… Так одну за другой описывает невеселые картинки жизни в рабстве Салтыков.

Коняга (краткое содержание позволяет это понять) родился лишь для одной цели - тяжелого физического труда. И все, что происходит вокруг, делается только для того, чтобы дать ему возможность выполнять эту самую работу. Корма и отдыха отпущено ровно столько, чтобы хватило сил встать. И до новых ран никому нет дела. Не благополучие его, а способность выносить иго работы - лишь это беспокоит окружающих на протяжении многих веков. Вот и получается, что Коняга (краткое содержание описывает его недолгую жизнь как бесконечность) и не живет, и не умирает. У него остается лишь надежда, что кто-нибудь в будущем сможет ответить на вопрос о том, почему именно ему дано такое существование?

Притча о Пустоплясах

А пока Коняга лежит в полузабытьи, мимо проходят его собратья. Мало кто скажет, что когда-то он, «неотесанный и бесчувственный», и Пустопляс, «вежливый и чувствительный», родились от одного отца. Долго терпел родитель первого, но однажды рассудил: «Коняге - солома, а Пустоплясу - овес». С тех пор и повелось, что один впроголодь живет и от работы изнывает, а другой - в теплом стойле да на сыте медовой нежится.

Продолжает сказку «Коняга» краткое содержание разговоров, которые вели Пустоплясы, глядя на бессмертие - ничем его не проберешь! - своего сородича. Один отметил, что в Коняге от тяжелой работы много здравого смысла накопилось, потому он смирнехонек и дело свое делает. Второй не согласился: велики в нем «жизнь духа и дух жизни», потому никакой палкой его не сокрушишь. Третий сказал, что Коняга «настоящий труд» нашел для себя, он-то и дает ему устойчивость, которую века рабства не смогли победить. Четвертый же уверен в другом: он испокон веков такую жизнь ведет и настолько к ней привык, что иной раз кажется, нет уж сил встать, ан нет, кнутом его взгреешь, и он тут же оживет и пойдет дело делать, к которому приставлен.

«Н-но, каторжный, шевелись!»

Пока ведутся эти пустые разговоры, мужик проснется да призовет Конягу к работе простыми словами. И вот уже Пустоплясы в восторге от того, как тот упирается, а задними ногами загребает. Вот, кричат, учиться у кого надо! Вот кому подражать следует! А сами-то подгоняют: «Н-но, каторжный, н-но!» Так заканчивает сказку «Коняга» Салтыков-Щедрин.

Меню страницы (Выберите нужное ниже)

Краткое содержание: Замечательная сказка гениального автора Салтыкова-Щедрина, название которой Коняга полностью пронизана невероятным сочувствием писателя к сложной, тяжелой жизни коней. С самого раннего утра, порой до поздней ночи очень часто приходится быть голодным, иногда больному, еле живому помогать каждому мужику делать его сельскохозяйственные работы. Вспахивать большое поле, возить на себе тяжелые грузы, каждый день проходя много километров. Кажется, что это животное имеет безграничный запас сил и энергии и бессмертие. Хотя вся жизнь его заключается в постоянной работе, которая никогда не прекращается для Коняги и для ее хозяина. В изнуряющей постоянной работе так и проходит вся жизнь. Полная противоположность простому крестьянскому коню, это его брат по породу Пустопляс. Его всегда держат в уютном теплом доме, кормят только пшеницей, свежим сеном и поят всегда свежей и медовой сытой. Однажды решил он зайти в гости к своему братцу и навестить его. Когда пришел то, не мог не удивиться, как еще он живой при его такой изнурительной жизни. Питается только прелой соломой и то не всегда вовремя, его бога оббиты до кровяных ран от палки, еще всегда успевает обойти все большое поле, да так быстро, что не успеваешь и глазом моргнуть.
Начал Пустопляс спорить со своими друзьями, в чем заключается причина такой выносливости и стойкости, в наличии большого особого духа жизни, созданная привычка так долго и беспрекословно подчиняться и переносить свою судьбу и жизнь сложную. Вдруг мужик начал обгонять Конягу, и они с большим восхищением начали оба завидовать его мастерству, как положительному примеру для дальнейшего обучения и подражания. Читать сказку Коняга онлайн бесплатно можно на этой странице на нашем сайте. Слушать ее можно в аудиозаписи. Пишите свои отзывы и комментарии.

Текст сказки Коняга

Коняга лежит при дороге и тяжко дремлет. Мужичок только что выпряг его и пустил покормиться. Но Коняге не до корма. Полоса выбралась трудная, с камешком: в великую силу они с мужичком ее одолели.

Коняга — обыкновенный мужичий живот, замученный, побитый, узкогрудый, с выпяченными ребрами и обожженными плечами, с разбитыми ногами. Голову Коняга держит понуро; грива на шее у него свалялась; из глаз и ноздрей сочится слизь; верхняя губа отвисла, как блин. Немного на такой животине наработаешь, а работать надо. День-деньской Коняга из хомута не выходит. Летом с утра до вечера землю работает; зимой, вплоть до ростепели, «произведения» возит.

А силы Коняге набраться неоткуда: такой ему корм, что от него только зубы нахлопаешь. Летом, покуда в ночную гоняют, хоть травкой мяконькой поживится, а зимой перевозит на базар «произведения» и ест дома резку из прелой соломы. Весной, как в поле скотину выгонять, его жердями на ноги поднимают; а в поле ни травинки нет; кой-где только торчит махрами сопрелая ветошь, которую прошлой осенью скотский зуб ненароком обошел.

Худое Конягино житье. Хорошо еще, что мужик попался добрый и даром его не калечит. Выедут оба с сохой в поле:

«Ну, милый, упирайся!» — услышит Коняга знакомый окрик и понимает. Всем своим жалким остовом вытянется, передними ногами упирается, задними — забирает, морду к груди пригнет.

«Ну, каторжный, вывози!» А за сохой сам мужичок грудью напирает, руками, словно клещами, в соху впился, ногами в комьях земли грузнет, глазами следит, как бы соха не слукавила, огреха бы не дала. Пройдут борозду из конца в конец — и оба дрожат: вот она, смерть, пришла! Обоим смерть — и Коняге и мужику; каждый день смерть.

Пыльный мужицкий проселок узкой лентой от деревни до деревни бежит; юркнет в поселок, вынырнет и опять неведомо куда побежит. И на всем протяжении, по обе стороны, его поля сторожат. Нет конца полям; всю ширь и даль они заполонили; даже там, где земля с небом слилась, и там все поля. Золотящиеся, зеленеющие, обнаженные — они железным кольцом охватили деревню, и нет у нее никуда выхода, кроме как в эту зияющую бездну полей. Вон он, человек, вдали идет; может, ноги у него от спешной ходьбы подсекаются, а издали кажется, что он все на одном месте топчется, словно освободиться не может от одолевающего пространства полей. Не вглубь уходит эта малая, едва заметная точка, а только чуть тускнеет. Тускнеет, тускнеет и вдруг неожиданно пропадет, точно пространство само собой ее засосет.

Из века в век цепенеет грозная, неподвижная громада полей, словно силу сказочную в плену у себя сторожит. Кто освободит эту силу из плена? Кто вызовет ее на свет? Двум существам выпала на долю эта задача: мужику да Коняге. И оба от рождения до могилы над этой задачей бьются, пот проливают кровавый, а поле и поднесь своей сказочной силы не выдало, — той силы, которая разрешила бы узы мужику, а Коняге исцелила бы наболевшие плечи.

Лежит Коняга на самом солнечном припеке; кругом ни деревца, а воздух до того накалился, что дыханье в гортани захватывает. Изредка пробежит по проселку вихрами пыль, но ветер, который поднимает ее, приносит не освежение, а новые и новые ливни зноя. Оводы и мухи, как бешеные, мечутся над Конягой, забиваются к нему в уши и в ноздри, впиваются в побитые места, а он — только ушами автоматически вздрагивает от уколов. Дремлет ли Коняга, или помирает — нельзя угадать. Он и пожаловаться не может, что все нутро у него от зноя да от кровавой натуги сожгло. И в этой утехе бог бессловесной животине отказал.

Дремлет Коняга, а над мучительной агонией, которая заменяет ему отдых, не сновидения носятся, а бессвязная подавляющая хмара. Хмара, в которой не только образов, но даже чудищ нет, а есть громадные пятна, то черные, то огненные, которые и стоят и движутся вместе с измученным Конягой, и тянут его за собой все дальше и дальше в бездонную глубь.

Нет конца полю, не уйдешь от него никуда! Исходил его Коняга с сохой вдоль и поперек, и все-таки ему конца-краю нет. И обнаженное, и цветущее, и цепенеющее под белым саваном — оно властно раскинулось вглубь и вширь, и не на борьбу с собою вызывает, а прямо берет в кабалу. Ни разгадать его, ни покорить, ни истощить нельзя: сейчас оно помертвело, сейчас — опять народилось. Не поймешь, что тут смерть и что жизнь. Но и в смерти и в жизни первый и неизменный свидетель — Коняга. Для всех поле раздолье, поэзия, простор; для Коняги оно — кабала. Поле давит его, отнимает у него последние силы и все-таки не признает себя сытым. Ходит Коняга от зари до зари, а впереди его идет колышущееся черное пятно и тянет, и тянет за собой. Вот теперь оно колышется перед ним, и теперь ему, сквозь дремоту, слышится окрик: «Ну, милый! Ну, каторжный! Ну!»

Никогда не потухнет этот огненный шар, который от зари до зари льет на Конягу потоки горячих лучей; никогда не прекратятся дожди, грозы, вьюги, мороз… Для всех природа — мать, для него одного она — бич и истязание. Всякое проявление ее жизни отражается на нем мучительством, всякое цветение — отравою. Нет для него ни благоухания, ни гармонии звуков, ни сочетания цветов; никаких ощущений он не знает, кроме ощущения боли, усталости и злосчастия. Пускай солнце наполняет природу теплом и светом, пускай лучи его вызывают к жизни и ликованию — бедный Коняга знает о нем только одно: что оно прибавляет новую отраву к тем бесчисленным отравам, из которых соткана его жизнь.

Нет конца работе! Работой исчерпывается весь смысл его существования; для нее он зачат и рожден, и вне ее он не только никому не нужен, но, как говорят расчетливые хозяева, представляет ущерб. Вся обстановка, в которой он живет, направлена единственно к тому, чтобы не дать замереть в нем той мускульной силе, которая источает из себя возможность физического труда. И корма и отдыха отмеривается ему именно столько, чтобы он был способен выполнить свой урок. А затем пускай поле и стихии калечат его — никому нет дела до того, сколько новых ран прибавилось у него на ногах, на плечах и на спине. Не благополучие его нужно, а жизнь, способная выносить иго работы. Сколько веков он несет это иго — он не знает; сколько веков предстоит нести его впереди — не рассчитывает. Он живет, точно в темную бездну погружается, и из всех ощущений, доступных живому организму, знает только ноющую боль, которую дает работа.

Самая жизнь Коняги запечатлена клеймом бесконечности. Он не живет, но и не умирает. Поле, как головоног, присосалось к нему бесчисленными щупальцами и не спускает его с урочной полосы. Какими бы наружными отличками не наделил его случай, он всегда один и тот же: побитый, замученный, еле живой. Подобно этому полю, которое он орошает своею кровью, он не считает ни дней, ни лет, ни веков, а знает только вечность. По всему полю он разбрелся, и там и тут одинаково вытягивается всем своим жалким остовом, и везде все он, все один и тот же, безымянный Коняга. Целая масса живет в нем, неумирающая, нерасчленимая и неистребимая. Нет конца жизни — только одно это для этой массы и ясно. Но что такое сама эта жизнь? Зачем она опутала Конягу узами бессмертия? Откуда она пришла и куда идет? — вероятно, когда-нибудь на эти вопросы ответит будущее… Но, может быть, и оно останется столь же немо и безучастно, как и та темная бездна прошлого, которая населила мир привидениями и отдала им в жертву живых.

Дремлет Коняга, а мимо него пустоплясы проходят. Никто, с первого взгляда, не скажет, что Коняга и Пустопляс — одного отца дети. Однако предание об этом родстве еще не совсем заглохло.

Жил, во времена оны, старый конь, и было у него два сына: Коняга и Пустопляс. Пустопляс был сын вежливый и чувствительный, а Коняга — неотесанный и бесчувственный. Долго терпел старик Конягину неотесанность, долго обоих сыновей вел ровно, как подобает чадолюбивому отцу, но наконец рассердился и сказал: «Вот вам на веки вечные моя воля: Коняге — солома, а Пустоплясу — овес». Так с тех пор и пошло. Пустопляса в теплое стойло поставили, соломки мяконькой постелили, медовой сытой напоили и пшена ему в ясли засыпали; а Конягу привели в хлев и бросили охапку прелой соломы: «Хлопай зубами. Коняга! А пить — вон из той лужи».

Совсем было позабыл Пустопляс, что у него братец на свете живет, да вдруг с чего-то загрустил и вспомнил. «Надоело, говорит, мне стойло теплое, прискучила сыта медовая, не лезет в горло пшено ярое; пойду, проведаю, каково-то мой братец живет!»

Смотрит — ан братец-то у него бессмертный! Бьют его чем ни попадя, а он живет; кормят его соломою, а он живет! И в какую сторону поля ни взгляни, везде все братец орудует; сейчас ты его здесь видел, а мигнул глазом — он уж вон где ногами вывертывает. Стало быть, добродетель какая-нибудь в нем есть, что палка сама об него сокрушается, а его сокрушить не может!

И вот начали пустоплясы кругом Коняги похаживать.

Один скажет:

— Это оттого его ничем донять нельзя, что в нем от постоянной работы здравого смысла много накопилось. Понял он, что уши выше лба не растут, что плетью обуха не перешибешь, и живет себе смирнехонько, весь опутанный пословицами, словно у Христа за пазушкой. Будь здоров. Коняга! Делай свое дело, бди!

Другой возразит:

— Ах, совсем не от здравого смысла так прочно сложилась его жизнь! Что такое здравый смысл? Здравый смысл, это — нечто обыденное, до пошлости ясное, напоминающее математическую формулу или приказ по полиции. Не это поддерживает в Коняге несокрушимость, а то, что он в себе жизнь духа и дух жизни носит! И покуда он будет вмещать эти два сокровища, никакая палка его не сокрушит!

Третий молвит:

— Какую вы, однако, галиматью городите! Жизнь духа, дух жизни — что это такое, как не пустая перестановка бессодержательных слов? Совсем не потому Коняга неуязвим, а потому, что он «настоящий труд» для себя нашел. Этот труд дает ему душевное равновесие, примиряет его и со своей личною совестью и с совестью масс, и наделяет его тою устойчивостью, которую даже века рабства не могли победить! Трудись, Коняга! Упирайся! Загребай! И почерпай в труде ту душевную ясность, которую мы, пустоплясы, утратили навсегда.

А четвертый (должно быть, прямо с конюшни от кабатчика) присовокупляет:

— Ах, господа, господа! Все-то вы пальцем в небо попадаете! Совсем не оттого нельзя Конягу донять, чтобы в нем особенная причина засела, а оттого, что он спокон веку к своей доли привычен. Теперича хоть целое дерево об него обломай, а он все жив. Вон он лежит — кажется, и духу-то в нем нисколько не осталось, — а взбодри его хорошенько кнутом, он и опять ногами вывертывать пошел. Кто к какому делу приставлен, тот то дело и делает. Сосчитайте-ка, сколько их, калек этаких, по полю разбрелось — и все как один. Калечьте их теперича сколько угодно — их вот ни на эстолько не убавится. Сейчас — его нет, а сейчас — он опять из-под земли выскочил.

И так как все эти разговоры не от настоящего дела завелись, а от грусти, то поговорят-поговорят пустоплясы, а потом и перекоряться начнут. Но, на счастье, как раз в самую пору проснется мужик и разрешит все споры словами:

— Н-но, каторжный, шевелись!

Тут уж у всех пустоплясов заодно дух от восторга займется.

— Смотрите-ка, смотрите-ка! — закричат они вкупе и влюбе, — смотрите, как он вытягивается, как он передними ногами упирается, а задними загребает! Вот уж именно дело мастера боится! Упирайся, Коняга! Вот у кого учиться надо! Вот кому надо подражать! Н-но, каторжный, н-но!

Слушать сказку Коняга онлайн

Смотреть сказку Коняга онлайн

О чем шумите вы, народные витии?
Зачем анафемой грозите вы России?
Что возмутило вас? волнения Литвы?
Оставьте: это спор славян между собою,
Домашний, старый спор, уж взвешенный судьбою,
Вопрос, которого не разрешите вы.

Уже давно между собою
Враждуют эти племена;
Не раз клонилась под грозою
То их, то наша сторона.
Кто устоит в неравном споре:
Кичливый лях, иль верный росс?
Славянские ль ручьи сольются в русском море?
Оно ль иссякнет? вот вопрос.

Оставьте нас: вы не читали
Сии кровавые скрижали;
Вам непонятна, вам чужда
Сия семейная вражда;
Для вас безмолвны Кремль и Прага;
Бессмысленно прельщает вас
Борьбы отчаянной отвага —
И ненавидите вы нас…

За что ж? ответствуйте: за то ли,
Что на развалинах пылающей Москвы
Мы не признали наглой воли
Того, под кем дрожали вы?
За то ль, что в бездну повалили
Мы тяготеющий над царствами кумир
И нашей кровью искупили
Европы вольность, честь и мир?..

Вы грозны на словах — попробуйте на деле!
Иль старый богатырь, покойный на постеле,
Не в силах завинтить свой измаильский штык?
Иль русского царя уже бессильно слово?
Иль нам с Европой спорить ново?
Иль русский от побед отвык?
Иль мало нас? Или от Перми до Тавриды,
От финских хладных скал до пламенной Колхиды,
От потрясенного Кремля
До стен недвижного Китая,
Стальной щетиною сверкая,
Не встанет русская земля?..
Так высылайте ж к нам, витии,
Своих озлобленных сынов:
Есть место им в полях России,
Среди нечуждых им гробов.

Анализ стихотворения «Клеветникам России» Александра Пушкина

Общеизвестна свободолюбивая позиция Пушкина и его, мягко говоря, незавидный статус среди русского высшего общества. Опасный вольнодумец на протяжении всей сознательной жизни находился на подозрении у царской власти. В связи с этим особый интерес вызывает стихотворение «Клеветникам России» (1831 г.), написанное Пушкиным по поводу польского восстания 1830 г. Характерно, что данное произведение вызвало критические высказывания в среде либерального дворянства.

Великого поэта трудно заподозрить в стремлении угодить российскому императору. Несомненно, что произведение «Клеветникам России» было написано им под влиянием искреннего чувства негодования. Оно обращено к французским публицистам, развернувшим активную кампанию в поддержку польского восстания и резко осуждавшим военное вмешательство России.

Прежде всего Пушкин считает иностранное вмешательство совершенно недопустимым. Он рассматривает русско-польские отношения как сугубо «домашний, старый спор» между двумя славянскими народами. Обращаясь к истории, поэт указывает, что военные столкновения русских с поляками уходят корнями в глубокую древность. Пушкин ни в коей мере не признает безусловного права России на господство. На протяжении веков военные успехи попеременно переходили от одного народа к другому. Упоминая Кремль и Прагу, поэт напрямую отсылает оппонентов к польской интервенции 1610-1612 гг. и ко взятию Суворовым в 1794 г. предместья Варшавы.

Пушкин делает предположение, что гнев французов проистекает из поражения Наполеона. Наводивший на всю Европу ужас великий полководец с позором бежал из России, бросив остатки своей армии на произвол судьбы. Поэт уверен, что только благодаря отсталой (!) России европейские страны сбросили иго тирании и вновь обрели «вольность, честь и мир».

Перед лицом иностранных обвинений Пушкин даже готов поддержать своего императора («иль русского царя уже бессильно слово?») в отстаивании русских интересов. Несмотря на негативное отношение к царской абсолютной власти, поэт всегда уверен в готовности русских людей встать на защиту своего Отечества. История богата примерами попыток завоевания России, неизменно заканчивающихся торжеством русского оружия. Особенно грозно звучит последнее предупреждения автора о том, что любому агрессору всегда найдется «место… в полях России».

ИЛИ ОБЫЧНОЙ ПОЧТОЙ: 127994, МОСКВА,

УЛ. ТВЕРСКАЯ, 18, К. 1, РЕДАКЦИЯ ГАЗЕТЫ "ИЗВЕСТИЯ"

Читатель - автору

О чем шумите вы, народные витии?

Заместитель председателя комитета по международным делам Госдумы Н. Нарочницкая ("Основа для исторической перспективы России", 15.02.2006) утверждает, что Запад оттесняет нас на "северо-восток Евразии", инспирируя "ботанические революции" по периметру границ России. "Недостающим элементом мозаики" пока еще остается Белоруссия. При этом мысль, что Западу нас с белорусским батькой надо бы оставить в покое, подкрепляется строчками Пушкина из "Клеветникам России". Но профессор Н. Нарочницкая делает досадную ошибку. У нее Пушкин пишет: "Оставьте нас! Вы не писали сии кровавые скрижали..." У Пушкина же - "Вы не читали". Искажение - симптоматично. Госпожа Нарочницкая, похоже, считает, что нашу историю кто-то пишет за нас, навязывая интриги, заговоры... Но мы сами - творцы своей жизни и истории. Остальные лишь наблюдают и читают ее, нередко с ужасом и непониманием.

Марина Лелюшкина, филолог, Москва, [email protected]

Статистика знает все?

В прошлом году мне довелось сказать в письме в "Известия" ("Правительственная липа", 09.08.2005) о том, как причудливо считает инфляцию наше правительство: на встрече Германа Грефа с президентом министр уверял, что, несмотря на то что за четыре первых месяца 2005 года инфляция составила 6,7%, правительству удастся удержать ее в рамках 10%. Предсказание не сбылось, но не в этом суть. Берем "Известия" от 08.02.2006. В материале "Инфляция выполнила треть годового плана" приведены помесячные индексы инфляции за 2005 год. Данные Росстата. Согласно этим цифрам, инфляция за первые четыре месяца 2005 года составляла 5,8%. Вопрос, кому верить, считаю чисто риторическим. При таких статистиках и таких расчетах правительство может говорить все что угодно...

Юрий Сабанцев, инженер, Санкт-Петербург, [email protected]

Продолжение темы: "Дедовщина в армии"

Об армии не понаслышке

Явление, называемое "дедовщина", возникло еще в позднесоветский период как неформальная, негласная система взаимоотношений в воинских коллективах. Как омерзительный, но реальный механизм поддержания порядка. Как следствие постепенного лишения сержантов и офицеров реальных рычагов управления подчиненными. Но демократия в обществе не должна вести к одновременной "расслабухе" в войсках! Вспомните, чем закончился выход приказа № 1 в дни Февральской революции. Гибелью государства!

Для искоренения "дедовщины" необходимо вернуть в устав положение о "нарядах на работы" и вручить его сержантам и старшинам. Законодательно создать унтер-офицерскому корпусу, даже в условиях призыва, такие льготы и привилегии, чтобы получение лычек стало мечтой любого рядового. Отменить узаконенные отпуска срочникам! Только за заслуги. Вернуть гауптвахту - реальную меру воздействия на нерадивых и нарушителей уставов. При каждом выявленном случае неуставного насилия судить виновников показательными судами в подразделениях, где случай произошел! Считать каждый выявленный и доведенный до суда подобный случай достижением, а не недостатком работы командиров. Поощрять таких начальников, а не препятствовать им в карьере. Все! Не нужна ни военная полиция, ни поголовный перевод на контракт младших командиров. Мы сами удивимся тому, как быстро произойдет оздоровление армейской жизни.

Николай Васильев, военный пенсионер, [email protected]

Читатель - газете

Когда-то мы готовили рейхсвер...

Сейчас обсуждается вопрос о разделении изотопов урана в России совместно с Ираном. Это означает, что граждане Ирана смогут в той или иной форме обучиться технологии, получить необходимую квалификацию. Иран таким образом подготовит кадры. Может быть, есть смысл вспомнить 1920-е? На территории СССР тогда обучались будущие генералы вермахта. С плодами этого обучения мы познакомились в 1941 году. В 50-е мы обучали ядерной физике китайцев и северных корейцев. Сейчас хорошо видно, что они времени зря не теряли, подготовлены неплохо. Конечно, нашей власти, электорату хочется как-то насолить Западу. Но не стоит забывать, чем это может обернуться.

Марат Гурьев, кандидат химических наук, Москва, ");