Главная › Развитие › Паломничество чайльд гарольда краткое содержание по песням.

Паломничество чайльд гарольда краткое содержание по песням.

ЧАЙЛЬД-ГАРОЛЬД

ЧАЙЛЬД-ГАРОЛЬД (англ. Childe Harold) -герой поэмы Дж.Г.Байрона «Паломничество Чайлд-Гарольда» (1812-1818). Ч.-Г, первый романтический герой поэзии Байрона, не является характером в традиционном смысле слова. Это абрис характера, воплощение смутного влечения души, романтического недовольства миром и самим собой. Биография Ч.-Г. типична для всех «сынов своего века» и «героев нашего времени». По словам Байрона, «бездельник, развращенный ленью», «как мотылек, резвился он порхая», «свой век он посвящал лишь развлеченьям праздным», «и в мире был он одинок» (перевод В.Левика). Разочарованный в дружбе и любви, наслаждении и пороке, Ч.-Г. заболевает модной в те годы болезнью - пресыщением и решает покинуть родину, ставшую для него тюрьмой, и отчий дом, кажущийся ему могилой. «В жажде новых мест» герой пускается странствовать по свету, в ходе этих странствий становясь, как и сам Байрон, космополитом или гражданином мира. Причем скитания героя совпадают с путевым маршрутом самого Байрона в 1809-1811 и в 1816-1817 гг.: Португалия, Испания, Греция, Франция, Швейцария, Италия.

Сменяющиеся картины разных стран, национального быта, важнейших событий политической истории образуют ткань поэмы Байрона, эпической и лирической в одно и то же время. Прославляя Природу и Историю, поэт воспевает вольный героизм национально-освободительных движений своего времени. Призыв к сопротивлению, действию, борьбе составляет основной пафос его поэмы и предопределяет сложность отношения Байрона к созданному им литературному герою. Границы образа Ч.-Г.- пассивного созерцателя величественных картин открывающейся перед ним мировой истории - сковывают Байрона. Лирическая сила соучастия поэта оказывается столь мощной, что, начиная с третьей части, он забывает о своем герое и ведет повествование от своего лица.

«В последней песне пилигрим появляется реже, чем в предыдущих, и поэтому он менее отделим от автора, который говорит здесь от своего собственного лица,- писал Байрон в предисловии к четвертой песне поэмы.- Объясняется это тем, что я устал последовательно проводить линию, которую все, кажется, решили не замечать, <...> я напрасно доказывал и воображал, будто мне это удалось, что пилигрима не следует смешивать с автором. Но боязнь утерять различие между ними и постоянное недовольство тем, что мои усилия ни к чему не приводят, настолько угнетали меня, что я решил затею эту бросить - и так и сделал». Таким образом к финалу поэмы, обретающей все более и более исповедальный характер, от ее героя остаются лишь романтические атрибуты: посох паломника и лира поэта.

Лит.: Дьяконова Н.Я. Байрон в годы изгнания. Л., 1974; Великий романтик. Байрон и мировая литература. М., 1991.

Е.Г.Хайченш

Литературные герои. - Академик . 2009 .

Смотреть что такое "ЧАЙЛЬД-ГАРОЛЬД" в других словарях:

Герой поэмы английского поэта Джорджа Гордона Байрона (1788 1824) «Паломничество Чайльд Гарольда» (1812 1818). Неспособность реализовать себя в привычных рамках существования, неудовлетворенность жизнью, непонимание со стороны окружающих толкают… … Словарь крылатых слов и выражений

Сущ., кол во синонимов: 1 разочарованный (4) Словарь синонимов ASIS. В.Н. Тришин. 2013 … Словарь синонимов

См. разочарованный Словарь синонимов русского языка. Практический справочник. М.: Русский язык. З. Е. Александрова. 2011 … Словарь синонимов

- (иноск.) человек разочарованный (намек на Childe Harold заглавие соч. Байрона) Ср. Чайльд Гарольд необходимо должен быть разочарован без того он и не Чайльд Гарольд... Таким он прикидывался перед княжною. Он говорил ей... все общеизвестные… …

Чайльд Гарольдъ (иноск.) человѣкъ разочарованный (намекъ на Childe Harold заглавіе соч. Байрона). Ср. Чайльд Гарольдъ необходимо долженъ быть разочарованъ безъ того онъ и не Чайльд Гарольдъ... Такимъ онъ прикидывался передъ княжною. Онъ говорилъ… … Большой толково-фразеологический словарь Михельсона (оригинальная орфография)

Чайльд-Гарольд - крыл. сл. Герой поэмы Байрона «Паломничество Чайльд Гарольда» (1812 1818), крайний индивидуалист, пресыщенный рассеянной, полной наслаждений жизнью. Бездеятельность, одиночество и оторванность Чайльд Гарольда от его среды толкают его на путь… … Универсальный дополнительный практический толковый словарь И. Мостицкого

Чайльд-Гарольд - Смотри также герой одноименной поэмы Байрона. Как Chield Harold, угрюмый, томный, в гостиных появлялся он (Евг. Он. , I, 38). Прямым Онегин Чайльд Гарольдом вдался в задумчивую лень (IV, 44). Ужели (Евгений) подражанье, ничтожный призрак, иль… … Словарь литературных типов

Чайльд Гарольд - Ч айльд Гар ольд, а … Русский орфографический словарь

Чайльд Гарольд - Р. Ча/йльд Гаро/льда (лит. персонаж) … Орфографический словарь русского языка

- (иноск.) пресыщенный жизнью Ср. Но к жизни вовсе охладел. Как Child Harold, угрюмый, томный, В гостиных появлялся он... А.С. Пушкин. Евг. Онегин. 1, 38. Ср. Чем ныне явится?.. Гарольдом, квакером, ханжой?.. Там же. 8, 8. Ср. Byron. Child Harold (… Большой толково-фразеологический словарь Михельсона

Книги

Дон-Жуан. Паломничество Чайльд-Гарольда , Джордж Гордон Байрон. "Дон-Жуан" и "Паломничество Чайльд-Гарольда" - шедевры английского поэта эпохи романтизма Джорджа Гордона Байрона - гения и "властителя дум", непревзойденного мастераромантических поэм.…

Джордж Гордон Байрон

«Паломничество Чайльд-Гарольда»

Когда под пером А. С. Пушкина рождалась крылатая строка, исчерпывающе определявшая облик и характер его любимого героя: «Москвич в Гарольдовом плаще», ее создатель, думается, отнюдь не стремился поразить соотечественников бьющей в глаза оригинальностью. Цель его, уместно предположить, была не столь амбициозна, хотя и не менее ответственна: вместить в одно слово превалирующее умонастроение времени, дать ёмкое воплощение мировоззренческой позиции и одновременно — житейской, поведенческой «позе» довольно широкого круга дворянской молодёжи (не только российской, но и европейской), чьё сознание собственной отчуждённости от окружающего отлилось в формы романтического протеста. Самым ярким выразителем этого критического мироощущения явился Байрон, а литературным героем, наиболее полно и законченно воплотившим этот этико-эмоциональный комплекс, — титульный персонаж его обширной, создававшейся на протяжении чуть ли не десятилетия лирической поэмы «Паломничество Чайльд Гарольда» — произведения, которому Байрон обязан был сенсационной международной известностью.

Вместив в себя немало разнообразных событий бурной авторской биографии, эта написанная «спенсеровой строфой» (название данной формы восходит к имени английского поэта елизаветинской эпохи Эдмунда Спенсера, автора нашумевшей в своё время «Королевы фей») поэма путевых впечатлений, родившаяся из опыта поездок молодого Байрона по странам Южной и Юго-Восточной Европы в 1809—1811 гг. и последующей жизни поэта в Швейцарии и Италии (третья и четвёртая песни), в полной мере выразила лирическую мощь и беспрецедентную идейно-тематическую широту поэтического гения Байрона. У ее создателя были все основания в письме к своему другу Джону Хобхаузу, адресату ее посвящения, характеризовать «Паломничество Чайльд Гарольда» как «самое большое, самое богатое мыслями и наиболее широкое по охвату из моих произведений». На десятилетия вперёд став эталоном романтической поэтики в общеевропейском масштабе, она вошла в историю литературы как волнующее, проникновенное свидетельство «о времени и о себе», пережившее ее автора.

Новаторским на фоне современной Байрону английской (и не только английской) поэзии явился не только запечатлённый в «Паломничестве Чайльд Гарольда» взгляд на действительность; принципиально новым было и типично романтическое соотношение главного героя и повествователя, во многих чертах схожих, но, как подчёркивал Байрон в предисловии к первым двум песням (1812) и в дополнении к предисловию (1813), отнюдь не идентичных один другому.

Предвосхищая многих творцов романтической и постромантической ориентации, в частности и в России (скажем, автора «Героя нашего времени» М. Ю. Лермонтова, не говоря уже о Пушкине и его романе «Евгений Онегин»), Байрон констатировал в герое своего произведения болезнь века: «ранняя развращённость сердца и пренебрежение моралью ведут к пресыщенности прошлыми наслаждениями и разочарованию в новых, и красоты природы, и радость путешествий, и вообще все побуждения, за исключением только честолюбия — самого могущественного из всех, потеряны для души, так созданной, или, вернее, ложно направленной». И тем не менее именно этот, во многом несовершенный персонаж оказывается вместилищем сокровенных чаяний и дум необыкновенно проницательного к порокам современников и судящего современность и прошлое с максималистских гуманистических позиций поэта, перед именем которого трепетали ханжи, лицемеры, ревнители официальной нравственности и обыватели не только чопорного Альбиона, но и всей стонавшей под бременем «Священного Союза» монархов и реакционеров Европы. В заключительной песне поэмы это слияние повествователя и его героя достигает апогея, воплощаясь в новое для больших поэтических форм XIX столетия художественное целое. Это целое можно определить как необыкновенно чуткое к конфликтам окружающего мыслящее сознание, которое по справедливости и является главным героем «Паломничества Чайльд Гарольда».

Это сознание не назовёшь иначе как тончайшим сейсмографом действительности; и то, что в глазах непредубеждённого читателя предстаёт как безусловные художественные достоинства взволнованной лирической исповеди, закономерно становится почти непреодолимым препятствием, когда пытаешься «перевести» порхающие байроновские строфы в регистр беспристрастной хроники. Поэма по сути бессюжетна; весь ее повествовательный «зачин» сводится к нескольким, ненароком обронённым, строкам об английском юноше из знатного рода, уже к девятнадцати годам пресытившемся излюбленным набором светских удовольствий, разочаровавшемся в интеллектуальных способностях соотечественников и чарах соотечественниц и — пускающемся путешествовать. В первой песне Чайльд посещает Португалию, Испанию; во второй — Грецию, Албанию, столицу Оcманской империи Стамбул; в третьей, после возвращения и непродолжительного пребывания на родине, — Бельгию, Германию и надолго задерживается в Швейцарии; наконец, четвёртая посвящена путешествию байроновского лирического героя по хранящим следы величественного прошлого городам Италии. И только пристально вглядевшись в то, что выделяет в окружающем, что выхватывает из калейдоскопического разнообразия пейзажей, архитектурных и этнографических красот, бытовых примет, житейских ситуаций цепкий, пронзительный, в полном смысле слова мыслящий взор повествователя, можем мы вынести для себя представление о том, каков в гражданском, философском и чисто человеческом плане этот герой — это байроновское поэтическое «я», которое язык не поворачивается назвать «вторым».

И тогда неожиданно убеждаешься, что пространное, в пять тысяч стихов лирическое повествование «Паломничества Чайльд Гарольда» — в определённом смысле не что иное, как аналог хорошо знакомого нашим современникам текущего обозрения международных событий. Даже сильнее и короче: горячих точек, если не опасаться приевшегося газетного штампа. Но обозрение, как нельзя более чуждое какой бы то ни было сословной, национальной, партийной, конфессиональной предвзятости. Европа, как и ныне, на рубеже третьего тысячелетия, объята пламенем больших и малых военных конфликтов; ее поля усеяны грудами оружия и телами павших. И если Чайльд выступает чуть дистанцированным созерцателем развёртывающихся на его глазах драм и трагедий, то стоящий за его плечами Байрон, напротив, никогда не упускает возможности высказать своё отношение к происходящему, вглядеться в его истоки, осмыслить его уроки на будущее.

Так в Португалии, строгие красоты чьих ландшафтов чаруют пришельца (песнь 1-я). В мясорубке наполеоновских войн эта страна стала разменной монетой в конфликте крупных европейских держав; И у Байрона нет иллюзий по части истинных намерений их правящих кругов, включая те, что определяют внешнюю политику его собственной островной отчизны. Так и в Испании, ослепляющей великолепием красок и фейерверками национального темперамента. Немало прекрасных строк посвящает он легендарной красоте испанок, способных тронуть сердце даже пресыщенного всем на свете Чайльда («Но нет в испанках крови амазонок, / Для чар любви там дева создана»). Но важно, что видит и живописует носительниц этих чар повествователь в ситуации массового общественного подъёма, в атмосфере общенародного сопротивления наполеоновской агрессии: «Любимый ранен — слез она не льёт, / Пал капитан — она ведёт дружину, / Свои бегут — она кричит: вперёд! / И натиск новый смел врагов лавину. / Кто облегчит сражённому кончину? / Кто отомстит, коль лучший воин пал? / Кто мужеством одушевит мужчину? / Все, все она! Когда надменный галл / Пред женщинами столь позорно отступал?»

Так и в стонущей под пятой османской деспотии Греции, чей героический дух поэт старается возродить, напоминая о героях Фермопил и Саламина. Так и в Албании, упорно отстаивающей свою национальную самобытность, пусть даже ценой каждодневного кровопролитного мщения оккупантам, ценой поголовного превращения всего мужского населения в бесстрашных, беспощадных гяуров, грозящих сонному покою турок-поработителей.

Иные интонации появляются на устах Байрона-Гарольда, замедлившего шаг на грандиозном пепелище Европы — Ватерлоо: «Он бил, твой час, — и где ж Величье, Сила? / Все — Власть и Сила — обратилось в дым. / В последний раз, ещё непобедим, / Взлетел орёл — и пал с небес, пронзённый…»

В очередной раз подводя итог парадоксальному жребию Наполеона, поэт убеждается: военное противостояние, принося неисчислимые жертвы народам, не приносит освобождения («То смерть не тирании — лишь тирана»). Трезвы, при всей очевидной «еретичности» для своего времени, и его размышления над озером Леман — прибежищем Жан-Жака Руссо, как и Вольтер, неизменно восхищавшего Байрона (песнь 3-я).

Французские философы, апостолы Свободы, Равенства и Братства, разбудили народ к невиданному бунту. Но всегда ли праведны пути возмездия, и не несёт ли в себе революция роковое семя собственного грядущего поражения? «И страшен след их воли роковой. / Они сорвали с Правды покрывало, / Разрушив ложных представлений строй, / И взорам сокровенное предстало. / Они, смешав Добра и Зла начала, / Все прошлое низвергли. Для чего? / Чтоб новый трон потомство основало. / Чтоб выстроило тюрьмы для него, / И мир опять узрел насилья торжество».

«Так не должно, не может долго длиться!» — восклицает поэт, не утративший веры в исконную идею исторической справедливости.

Дух — единственное, что не вызывает у Байрона сомнения; в тщете и превратностях судеб держав и цивилизаций, он — единственный факел, свету которого можно до конца доверять: «Так будем смело мыслить! Отстоим / Последний форт средь общего паденья. / Пускай хоть ты останешься моим, / Святое право мысли и сужденья, / Ты, божий дар!»

Единственный залог подлинной свободы, он наполняет смыслом бытие; залогом же человеческого бессмертия, по мысли Байрона, становится вдохновенное, одухотворённое творчество. Потому вряд ли случайно апофеозом гарольдовского странствия по миру становится Италия (песнь 4-я) — колыбель общечеловеческой культуры, страна, где красноречиво заявляют о своём величии даже камни гробниц Данте, Петрарки, Тассо, руины римского Форума, Колизея. Униженный удел итальянцев в пору «Священного Союза» становится для повествователя источником незатихающей душевной боли и одновременно — стимулом к действию.

Хорошо известные эпизоды «итальянского периода» биографии Байрона — своего рода закадровый комментарий к заключительной песне поэмы. Сама же поэма, включая и неповторимый облик ее лирического героя, — символ веры автора, завещавшего современникам и потомкам незыблемые принципы своей жизненной философии: «Я изучил наречия другие, / К чужим входил не чужестранцем я. / Кто независим, тот в своей стихии, / В какие ни попал бы он края, — / И меж людей, и там, где нет жилья. / Но я рождён на острове Свободы / И Разума — там родина моя…»

Поэма, состоящая из четырех частей - песен, повествует о путешествиях главного героя Чайльда – молодого англичанина с отменным воспитанием своего знатного рода, который к своим девятнадцати годам разочаровался во многом: интеллектуальном уровне своих приятелей, искушенности светских дам, да и разного рода развлечениях.

Главный герой хорошо образован и эрудирован, безупречно воспитан, он легко может приспосабливаться к изменению ситуаций, а также умело использует свою природную хитрость для собственной выгоды. К тому же Чайльд обладает привлекательностью, чувством такта и стилем, но все же пытается бороться со своей прямотой. Ему свойственно непочтительное отношение к любой форме власти, чем создается образ изгоя или изгнанника. Чайльд бывает весьма высокомерен и даже циничен, но в то же время, обладает некой таинственностью и сексуальностью, что часто приводит его к столкновению с разными проблемами.

Песнь первая рассказывает о поездках Чайльда в Испанию и Португалию, где он очарован красотами их ландшафтов. Во второй песни герой посещает Грецию, Албанию, Османскую империю, в частности ее столицу Стамбул, где он всячески отстаивает свою националистическую самобытность. Песнь третья повествует о путешествиях Чайльда в страны Европы: Германию, Бельгию и Швейцарию, после своего недолгого возвращения на родину. Правда, герой задерживается лишь в Швейцарии. А в четвертой песни Байрон повествует о пребывании Чайльда в городах Италии.

Вся поэма не имеет конкретной сюжетной линии, она словно рассказывает обо всех текущих событиях на международной арене. Европа в то время была объята множеством больших и мелких военных конфликтов, а Чайльд лишь наблюдает за разворачивающимися трагедиями и драмами. Байрон делает выводы, что это военное противостояние, которое приносит немыслимые жертвы народу, в итоге не дает никакому того самого освобождения.

В поэме выражена личная тоска и разочарование автора, которые тогда ощущают абсолютно все, давно уже уставшие от эпохи Великой французской революции и последовавших войн. Байрон также ставит вопрос о том, всегда ли можно оправдать эти пути возмездия и не пророчит ли революция судьбу неминуемого приближающегося поражения. Не случайно странствия героя по миру завершаются в Италии, являющейся в то время колыбелью общественной культуры. Весь итальянский народ, который унижен, в так называемую, пору «Священного Союза» для автора становится неиссякаемым источником душевных мук и, в то же время, стимулом к действиям.

Поэма, по своей сути, содержит множество автобиографичных моментов. Известно, что сам Байрон путешествовал с 1809 по 1811 года по Средиземноморью: Испания, Албания, Португалия, Греция и Эгейское море. Автор вообще сильно сомневался в целесообразности издания двух первых песен поэмы, ведь очень многое в описанных событиях было схоже с его личностью и даже судьбой. Первые две части были изданы в 1812 году Джоном Мюрреем, после настойчивых убеждений друзей Байрона. Этот момент стал значимым как для известности произведения, так и для самого автора, который отмечал, что именно после этой поэмы, он проснулся, однажды, знаменитым.

Байрон и его поэма «Паломничество Чайльд Гарольда»

Когда под пером А. С. Пушкина рождалась крылатая строка, исчерпывающе определявшая облик и характер его любимого героя: «Москвич в Гарольдовом плаще», ее создатель, думается, отнюдь не стремился поразить соотечественников бьющей в глаза оригинальностью. Цель его, уместно предположить, была не столь амбициозна, хотя и не менее ответственна: вместить в одно слово превалирующее умонастроение времени, дать емкое воплощение мировоззренческой позиции и одновременно - житейской, поведенческой «позе» довольно широкого круга дворянской молодежи (не только российской, но и европейской), чье сознание собственной отчужденности от окружающего отлилось в формы романтического протеста. Самым ярким выразителем этого критического мироощущения явился Байрон, а литературным героем, наиболее полно и законченно воплотившим этот этико-эмоциональный комплекс, - титульный персонаж его обширной, создававшейся на протяжении чуть ли не десятилетия лирической поэмы «Паломничество Чайльд Гарольда» - произведения, которому Байрон обязан был сенсационной международной известностью.

Вместив в себя немало разнообразных событий бурной авторской биографии, эта написанная «спенсеровой строфой» (название данной формы восходит к имени английского поэта елизаветинской эпохи Эдмунда Спенсера, автора нашумевшей в свое время «Королевы фей») поэма путевых впечатлений, родившаяся из опыта поездок молодого Байрона по странам Южной и Юго-Восточной Европы в 1809-1811 гг. и последующей жизни поэта в Швейцарии и Италии (третья и четвертая песни), в полной мере выразила лирическую мощь и беспрецедентную идейно-тематическую широту поэтического гения Байрона. У ее создателя были все основания в письме к своему другу Джону Хобхаузу, адресату ее посвящения, характеризовать «Паломничество Чайльд Гарольда» как «самое большое, самое богатое мыслями и наиболее широкое по охвату из моих произведений». На десятилетия вперед став эталоном романтической поэтики в общеевропейском масштабе, она вошла в историю литературы как волнующее, проникновенное свидетельство «о времени и о себе», пережившее ее автора.

Новаторским на фоне современной Байрону английской (и не только английской) поэзии явился не только запечатленный в «Паломничестве Чайльд Гарольда» взгляд на действительность; принципиально новым было и типично романтическое соотношение главного героя и повествователя, во многих чертах схожих, но, как подчеркивал Байрон в предисловии к первым двум песням (1812) и в дополнении к предисловию (1813), отнюдь не идентичных один другому.

Предвосхищая многих творцов романтической и постромантической ориентации, в частности и в России (скажем, автора «Героя нашего времени» М. Ю. Лермонтова, не говоря уже о Пушкине и его романе «Евгений Онегин»), Байрон констатировал в герое своего произведения болезнь века: «ранняя развращенность сердца и пренебрежение моралью ведут к пресыщенности прошлыми наслаждениями и разочарованию в новых, и красоты природы, и радость путешествий, и вообще все побуждения, за исключением только честолюбия - самого могущественного из всех, потеряны для души, так созданной, или, вернее, ложно направленной». И тем не менее именно этот, во многом несовершенный персонаж оказывается вместилищем сокровенных чаяний и дум необыкновенно проницательного к порокам современников и судящего современность и прошлое с максималистских гуманистических позиций поэта, перед именем которого трепетали ханжи, лицемеры, ревнители официальной нравственности и обыватели не только чопорного Альбиона, но и всей стонавшей под бременем «Священного Союза» монархов и реакционеров Европы. В заключительной песне поэмы это слияние повествователя и его героя достигает апогея, воплощаясь в новое для больших поэтических форм XIX столетия художественное целое. Это целое можно определить как необыкновенно чуткое к конфликтам окружающего мыслящее сознание, которое по справедливости и является главным героем «Паломничества Чайльд Гарольда».

Это сознание не назовешь иначе как тончайшим сейсмографом действительности; и то, что в глазах непредубежденного читателя предстает как безусловные художественные достоинства взволнованной лирической исповеди, закономерно становится почти непреодолимым препятствием, когда пытаешься «перевести» порхающие байроновские строфы в регистр беспристрастной хроники. Поэма по сути бессюжетна; весь ее повествовательный «зачин» сводится к нескольким, ненароком оброненным, строкам об английском юноше из знатного рода, уже к девятнадцати годам пресытившемся излюбленным набором светских удовольствий, разочаровавшемся в интеллектуальных способностях соотечественников и чарах соотечественниц и - пускающемся путешествовать. В первой песне Чайльд посещает Португалию, Испанию; во второй - Грецию, Албанию, столицу Оcманской империи Стамбул; в третьей, после возвращения и непродолжительного пребывания на родине, - Бельгию, Германию и надолго задерживается в Швейцарии; наконец, четвертая посвящена путешествию байроновского лирического героя по хранящим следы величественного прошлого городам Италии. И только пристально вглядевшись в то, что выделяет в окружающем, что выхватывает из калейдоскопического разнообразия пейзажей, архитектурных и этнографических красот, бытовых примет, житейских ситуаций цепкий, пронзительный, в полном смысле слова мыслящий взор повествователя, можем мы вынести для себя представление о том, каков в гражданском, философском и чисто человеческом плане этот герой - это байроновское поэтическое «я», которое язык не поворачивается назвать «вторым».

И тогда неожиданно убеждаешься, что пространное, в пять тысяч стихов лирическое повествование «Паломничества Чайльд Гарольда» - в определенном смысле не что иное, как аналог хорошо знакомого нашим современникам текущего обозрения международных событий. Даже сильнее и короче: горячих точек, если не опасаться приевшегося газетного штампа. Но обозрение, как нельзя более чуждое какой бы то ни было сословной, национальной, партийной, конфессиональной предвзятости. Европа, как и ныне, на рубеже третьего тысячелетия, объята пламенем больших и малых военных конфликтов; ее поля усеяны грудами оружия и телами павших. И если Чайльд выступает чуть дистанцированным созерцателем развертывающихся на его глазах драм и трагедий, то стоящий за его плечами Байрон, напротив, никогда не упускает возможности высказать свое отношение к происходящему, вглядеться в его истоки, осмыслить его уроки на будущее.

Так в Португалии, строгие красоты чьих ландшафтов чаруют пришельца (песнь 1-я). В мясорубке наполеоновских войн эта страна стала разменной монетой в конфликте крупных европейских держав; И у Байрона нет иллюзий по части истинных намерений их правящих кругов, включая те, что определяют внешнюю политику его собственной островной отчизны. Так и в Испании, ослепляющей великолепием красок и фейерверками национального темперамента. Немало прекрасных строк посвящает он легендарной красоте испанок, способных тронуть сердце даже пресыщенного всем на свете Чайльда («Но нет в испанках крови амазонок, / Для чар любви там дева создана»). Но важно, что видит и живописует носительниц этих чар повествователь в ситуации массового общественного подъема, в атмосфере общенародного сопротивления наполеоновской агрессии: «Любимый ранен - слез она не льет, / Пал капитан - она ведет дружину, / Свои бегут - она кричит: вперед! / И натиск новый смел врагов лавину. / Кто облегчит сраженному кончину? / Кто отомстит, коль лучший воин пал? / Кто мужеством одушевит мужчину? / Все, все она! Когда надменный галл / Пред женщинами столь позорно отступал?»

Иные интонации появляются на устах Байрона-Гарольда, замедлившего шаг на грандиозном пепелище Европы - Ватерлоо: «Он бил, твой час, - и где ж Величье, Сила? / Все - Власть и Сила - обратилось в дым. / В последний раз, еще непобедим, / Взлетел орел - и пал с небес, пронзенный…»

В очередной раз подводя итог парадоксальному жребию Наполеона, поэт убеждается: военное противостояние, принося неисчислимые жертвы народам, не приносит освобождения («То смерть не тирании - лишь тирана»). Трезвы, при всей очевидной «еретичности» для своего времени, и его размышления над озером Леман - прибежищем Жан-Жака Руссо, как и Вольтер, неизменно восхищавшего Байрона (песнь 3-я).

Французские философы, апостолы Свободы, Равенства и Братства, разбудили народ к невиданному бунту. Но всегда ли праведны пути возмездия, и не несет ли в себе революция роковое семя собственного грядущего поражения? «И страшен след их воли роковой. / Они сорвали с Правды покрывало, / Разрушив ложных представлений строй, / И взорам сокровенное предстало. / Они, смешав Добра и Зла начала, / Все прошлое низвергли. Для чего? / Чтоб новый трон потомство основало. / Чтоб выстроило тюрьмы для него, / И мир опять узрел насилья торжество».

«Так не должно, не может долго длиться!» - восклицает поэт, не утративший веры в исконную идею исторической справедливости.

Дух - единственное, что не вызывает у Байрона сомнения; в тщете и превратностях судеб держав и цивилизаций, он - единственный факел, свету которого можно до конца доверять: «Так будем смело мыслить! Отстоим / Последний форт средь общего паденья. / Пускай хоть ты останешься моим, / Святое право мысли и сужденья, / Ты, божий дар!»

Единственный залог подлинной свободы, он наполняет смыслом бытие; залогом же человеческого бессмертия, по мысли Байрона, становится вдохновенное, одухотворенное творчество. Потому вряд ли случайно апофеозом гарольдовского странствия по миру становится Италия (песнь 4-я) - колыбель общечеловеческой культуры, страна, где красноречиво заявляют о своем величии даже камни гробниц Данте, Петрарки, Тассо, руины римского Форума, Колизея. Униженный удел итальянцев в пору «Священного Союза» становится для повествователя источником незатихающей душевной боли и одновременно - стимулом к действию.

Хорошо известные эпизоды «итальянского периода» биографии Байрона - своего рода закадровый комментарий к заключительной песне поэмы. Сама же поэма, включая и неповторимый облик ее лирического героя, - символ веры автора, завещавшего современникам и потомкам незыблемые принципы своей жизненной философии: «Я изучил наречия другие, / К чужим входил не чужестранцем я. / Кто независим, тот в своей стихии, / В какие ни попал бы он края, - / И меж людей, и там, где нет жилья. / Но я рожден на острове Свободы / И Разума - там родина моя…»

Джордж Гордон Байрон

Паломничество Чайльд-Гарольда

L"univers est une espèce de livre, dont on n"a lu que la première page quand on n"a vu que son pays. J"en ai feuilleté un assez grand nombre, que j"ai trouvé également mauvaises. Cet examen ne m"a point été infructueux. Je haïssais ma patrie. Toutes les impertinences des peuples divers, parmi lesquels j"ai vécu, m"ont réconcilié avec elle. Quand je n"aurais tiré d"autre bénéf ce de mes voyages que celuilà, je n"en regretterais ni les frais, ni les fatigues.

Le Cosmopolite

Предисловие

(к песням первой и второй)

Большая часть этой поэмы была написана в тех местах, где происходит ее действие. Она была начата в Албании, а те части, которые относятся к Испании и Португалии, основаны на личных наблюдениях автора в этих странах. Я упоминаю об этом как о ручательстве за верность описаний. Сцены и пейзажи, набросанные здесь автором, рисуют Испанию, Португалию, Эпир, Акарнанию и Грецию. На этом поэма покуда остановилась. Осмелится ли автор повести читателя по Ионии и Фригии в столицу Востока, зависит от того, как будет принято его творение. Эти две песни – не более, чем проба.

Вымышленный герой был введен в поэму с целью связать ее отдельные части: это, однако, не означает, что автор не намерен допускать отступления. Друзья, мнение которых я высоко ценю, предостерегали меня, считая, что кое-кто может заподозрить, будто в этом вымышленном характере Чайльд-Гарольда я изобразил реально существующую личность. Такое подозрение я позволю себе отвергнуть раз и навсегда. Гарольд – дитя воображенья, созданное мною только ради упомянутой цели. Некоторые совсем несущественные и чисто индивидуальные черты, конечно, могут дать основание для таких предположений. Но главное в нем, я надеюсь, подобных подозрений не вызовет.

Излишне, может быть, говорить, что титул «Чайльд» (вспомним Чайльд-Уотерс, Чайльд-Чайльдерс и т. п.) был мною выбран как наиболее сообразный со старинной формой стихосложения.

«Прости, прости!» в начале песни первой навеяно «Прощанием лорда Максвелла» в «Пограничных песнях», изданных м-ром Скоттом.

В первой части, где речь идет о Пиренейском полуострове, можно усмотреть некоторое сходство с различными стихотворениями, темой которых является Испания; но это только случайность, потому что за исключением нескольких конечных строф вся эта песня была написана в Леванте.

Спенсерова строфа, принадлежащая одному из наших наиболее прославленных поэтов, допускает огромное разнообразие. Д-р Битти говорит об этом: «Недавно я начал поэму в стиле Спенсера, его строфой. Я хочу в ней дать полный простор моим склонностям и сделать ее то шутливой, то возвышенной, то описательной, то сентиментальной, нежной или сатирической – как подскажет настроение. Если не ошибаюсь, размер, выбранный мною, в одинаковой степени допускает все эти композиционные ходы…»

Опираясь на такие авторитеты и на пример многих выдающихся итальянских поэтов, я не стану оправдываться в том, что мое сочинение построено на таких же сменах и переходах. Если мои стихи не будут иметь успеха, я буду удовлетворен сознанием, что причина этой неудачи кроется только в исполнении, но не в замысле, освященном именами Ариосто, Томсона и Битти.

Лондон, февраль 1812

Дополнение к предисловию

Я ждал, пока наши периодические листки не израсходуют свою обычную порцию критики. Против справедливости этой критики в целом я ничего не могу возразить; мне не пристало оспаривать ее легкие порицания, и возможно, что будь она менее доброй, она была бы более искренней. Но, выражая всем критикам и каждому в отдельности свою благодарность за их терпимость, я должен все-таки высказать свои замечания по одному только поводу. Среди многих справедливых упреков, которые вызвал характер моего «странствующего рыцаря» (я все-таки, несмотря на многочисленные признаки обратного, утверждаю, что это характер вымышленный), высказывалось мнение, что он, не говоря уже об анахронизмах, ведет себя очень нерыцарственно, между тем как времена рыцарства – это времена любви, чести и т. п. Но теперь уже известно, что доброе старое время, когда процветала «любовь добрых старых времен, старинная любовь», было как раз наиболее развратным из всех возможных эпох истории. Те, кто сомневается в этом, могут справиться у Сент-Пале во многих местах и особенно во второй части (стр. 69). Обеты рыцарства исполнялись не лучше, чем все другие обеты, а песни трубадуров были не менее непристойны и уж во всяком случае менее изысканны, чем песни Овидия. В «Дворах любви», «Беседах любви, учтивости и любезности» гораздо больше занимались любовью, чем учтивостью и любезностью. Смотри об этом Роллана и Сент-Пале.

Какие бы возражения ни вызывал в высшей степени непривлекательный характер Чайльд-Гарольда, он был во всяком случае настоящим рыцарем – «не трактирным слугой, а тамплиером». Между прочим, я подозреваю, что сэр Тристрам и сэр Ланселот были тоже не лучше, чем они могли быть, при том, что это персонажи высокопоэтические и настоящие рыцари «без страха», хотя и не «без упрека». Если история установления ордена «Подвязки» не вымысел, то, значит, рыцари этого ордена уже несколько столетий носят знак графини Сэлисбери, отнюдь не блиставшей доброю славой. Вот правда о рыцарстве. Берку не следовало сожалеть о том, что времена рыцарства прошли, хотя Мария-Антуанетта была так же целомудренна, как и большинство тех, во славу которых ломались копья и рыцарей сбрасывали с коней.

За время от Баярда до сэра Джозефа Бенкса, самого целомудренного и знаменитого рыцаря старых и новых времен, мы найдем очень мало исключений из этого правила, и я боюсь, что при некотором углублении в предмет мы перестанем сожалеть об этом чудовищном маскараде средних веков.

Теперь я предоставляю Чайльд-Гарольду продолжать свою жизнь таким, каков он есть. Было бы приятнее и, конечно, легче изобразить более привлекательный характер. Было бы легко притушить его недостатки, заставить его больше делать и меньше говорить, но он предназначался отнюдь не для того, чтобы служить примером. Скорее следовало бы учиться на нем тому, что ранняя развращенность сердца и пренебрежение моралью ведут к пресыщенности прошлыми наслаждениями и разочарованию в новых, и красоты природы, и радость путешествий, и вообще все побуждения, за исключением только честолюбия – самого могущественного из всех, потеряны для души так созданной или, вернее, ложно направленной. Если бы я продолжил поэму, образ Чайльда к концу углубился бы, потому что контур, который я хотел заполнить, стал бы, за некоторыми отклонениями, портретом современного Тимона или принявшего поэтическую форму Зелуко.

Лондон, 1813

Ни в землях, где бродил я пилигримом,

Где несравненны чары красоты,

Ни в том, что сердцу горестно любимым

Осталось от несбывшейся мечты,

Нет образа прекраснее, чем ты,

Ни наяву, ни в снах воображенья.

Для видевших прекрасные черты

Бессильны будут все изображенья,

А для невидевших – найду ли выраженья?

В конце июня 1809 года Байрон отправился в двухлетнее путешествие, во время которого посетил Португалию, Испанию, Албанию, Турцию, Гре-цию. Байрона интересовали народы этих стран, их жизнь, культура. Особенно поразили его социальные контрасты: он увидел ничем не ограни-ченный произвол местных и иноземных тиранов, полное бесправие наро-дов. Во время путешествия он осознал общественное назначение поэзии и гражданское призвание поэта. В эти два года он создал первые две песни поэмы «Паломничество Чайльд-Гарольда».

Поэма «Паломничество Чайльд-Гарольда» — первое произведение Байрона-романтика, романтика нового типа, отличного от всех предшествен-ников. Поэт не бежит от действительности, он отстаивает свободу народов, их право на национально-освободительную борьбу, выступая в защиту лич-ности от насилия и унижения, он и от самого человека требует активных действий, клеймит его позором за то, что он мог склонить голову перед ти-ранией. Как и все романтики, Байрон воспевал природу, но не абстрактно, а в связи с человеком, утверждая, что только свободный и духовно развитой человек может добиться гармонии между собой и природой. Всю поэму про-низывает связь времен: прошлое освещено светом современности и вместе с настоящим позволяет заглянуть в будущее.

В первой песни рассказывается о нашествии наполеоновских войск на Пиренейский полуостров. Симпатии поэта целиком на стороне испанцев, борющихся с захватчиками. Байрону удается показать народ в действии, в массовых сценах, когда люди сражаются, трудятся, веселятся. Он оста-навливается и на отдельных героических личностях, например, дева из Сарагоссы. В единстве героя с народом Байрон видит залог успеха борьбы испанцев за правое дело, что было важно не только для самой Испании:

Ждут порабощенные народы, Добьется ли Испания свободы, Чтоб за ней воспряло больше стран —

пишет поэт.

Тема борющегося народа продолжает развиваться во второй песни. Чайльд-Гарольд, путешествуя, попадает в Албанию, затем оказывается в Греции. Значительная часть песни посвящена Греции. Поэт все время видит контраст между великим прошлым этой страны и униженным положением греков под турецким игом. Восторг перед «прекрасной Элладой » сменяется гневом в адрес ее потомков, покорившихся чужеземному игу:

Грек молчит, и рабьи гнутся спины, И под плетьми турецкими смирясь, Простерлась Греция, Затоптанная в грязь.

Но гнев уступает место надежде, что в народе «былая сила неукротимой вольности живет», и поэт призывает: «О Греция! Восстань же на борьбу!».

Неизменна любовь поэта к Греции, и строфы о ней в поэме помогают луч-ше понять, почему Байрон встает в ряды борцов за свободу греческого народа.

10 марта 1812 года выходят в свет первые две песни «Чайльд-Гарольда», и Байрон получает широкую известность. «Чайльд-Гарольд» выдерживает издание за изданием, популярность поэта растет день ото дня.

Оказавшись в Швейцарии, Байрон старается запечатлеть в письмах, в дневнике все, что видит примечательного: исторические места, природу, людей, их быт. Эти наблюдения получили затем воплощение в третьей песни «Чайльд-Гарольда». Эта песнь отразила его путевые впечатления, он вынужден был оставить родину и уехать в Швейцарию. Здесь он размы-шляет о битве при Ватерлоо (он впервые посетил это историческое место) и поражении Наполеона.

С битвы при Ватерлоо поэт переводит взгляд на величественную при-роду, но не перестает размышлять о том, как войны во все времена разру-шали и природную, и созданную руками человека красоту. Мысли о войне вновь возникают, когда лирический герой в Швейцарии сравнивает с Ва-терлоо сражение за независимость города Мората в XV веке: «Там выиграли битву не тираны, / А вольность, и Гражданство, и Закон». Только такие цели могут оправдать войны в глазах Байрона.

Природа Швейцарии наводит поэта на мысль, что Человек — часть При-роды, и в этом единстве радость жизни: «Блажен, чья жизнь с природою едина... / Я там в себе не замыкаюсь. / Там я — часть Природы, ее созданье». Развивая эту мысль, Байрон прославляет Руссо, просветителя, ратовавшего за связь человека с природой, провозгласившего идеи равенства и свободы людей. Вспоминает он и другого мыслителя, подготовившего умы к рево-люции, — Вольтера, чей «разум на фундаменте сомнений / Дерзнул создать мятежной мысли храм».

В третьей песни находят отражение мысли Байрона о событиях, вол-новавших тогда весь мир. В свободное, непринужденное повествование вплетены гимны природе, лаконичные и меткие характеристики истори-ческих личностей, жанровая сцена, изображающая бал перед сражением при Ватерлоо.

Четвертая песнь «Паломничества Чайльд-Гарольда» была написана в Италии и опубликована в 1818 году. Италия стала для Байрона страной, в которой многие его творческие и жизненные замыслы воплотились в реаль-ность. Там он обрел личное счастье, встретившись с Терезой Гвиччиоли.

В четвертой песни, самой объемной в поэме, поэт стремится дать цель-ный и разносторонний образ страны, ставшей фактически его второй ро-диной. При всей любви к Италии, восхищении ее историческим прошлым и высокой художественной культурой, Байрон смотрит на нее глазами че-ловека, не забывающего свою собственную страну и свой народ. И; «пока язык Британии звучит», он верит, что она будет жить в его памяти. Материал с сайта

Италия в изображении Байрона — страна, которая не может быть чу-жой для других народов. «Италия! Должны народы встать / За честь твою, раздоры отметая...», — убежденно восклицает он. Но и самих итальянцев поэт призывает бороться и помнить примеры из героической истории своей страны, не забывать ее великих сынов. Обращаясь к Венеции, он напоминает о «тысячелетней свободе» — поэт не может видеть ее смирившейся с поте-рей независимости, ведь только в борьбе «зреет и растет душа людская». В Ферарре лирический герой вспоминает Торквато Тассо, выдающегося поэта, которого по приказу герцога объявили сумасшедшим и держали в заключении семь лет. Имя герцога было бы давно забыто, пишет Байрон, если бы его злодеяния «не вплелись в судьбу поэта». Поэты, мыслители и герои Италии дороги всем, Байрон называет Флоренцию — родину Данте, Петрарки, Боккаччо — «неблагодарным городом», потому что там им «да-же бюстов нет». Рим был «землей его мечты», и ему посвящено немало строф. Через памятники, руины взгляд поэта стремится проникнуть в толщу веков, чтобы оживить в своем воображении давно ушедшие времена.

Четвертая песнь заполнена описаниями достопримечательностей Ита-лии, но в ней видно, как поэт стремится преодолеть романтическое пред-ставление об историческом опыте человечества и, сдерживая свою фанта-зию, чтобы не уйти в отвлеченные от реальности рассуждения, нередко поражает предвидением будущего. В строфах, посвященных французской революции, Байрон выражает надежду, что в будущем «вольностью посеян-ные зерна... дадут уже не горький плод».

Так же, как и в предыдущих песнях, поэт вдохновенно воспевает при-роду: незабываемо описание моря в финале, картина, передающая красоту водопада Велино. По мысли Байрона, именно природа дает возможность человеку соприкоснуться с вечностью. Вечность в сознании поэта — кате-гория неизменная. Время быстротечно, оно в движении. Бег времени неред-ко повергает поэта в уныние и печаль, но с ним он связывает и надежды на то, что оклеветавшие его будут разоблачены, ведь только Время — «суж-дений ложных верный исправитель».

Поэма «паломничество Чайльд-Гарольда» была завершена. Она вобрала в себя жизненный опыт Байрона с юношеских лет до начала самого плодо-творного периода творчества.

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском

На этой странице материал по темам:

текст поемы поломничество Чайльд Гарольда
о поэме байрона паломничество чайльд-гарольда
чарльз гарольда байрон краткое содержание
байрон паломничество урок
критика паломничество чайльд гарольда