Главная › Развитие › Ольга в строгом смысле не была красавица. Гончаров очерк биографии и творчества

Ольга в строгом смысле не была красавица. Гончаров очерк биографии и творчества

Ср. Орочоны в состоянии переносить страшный голод и в случае добычливой охоты жрать в полном смысле этого слова. Черкасский. Записки охотн. Восточн. Сибири. Ср. Это жуир в полном смысле слова, несмотря на свои пятьдесят лет. Салтыков. Г да… … Большой толково-фразеологический словарь Михельсона

Въ полномъ (строгомъ, настоящемъ) смыслѣ слова. Ср. Орочоны въ состояніи переносить страшный голодъ и въ случаѣ добычливой охоты жрать въ полномъ смыслѣ этого слова. Черкасскій. Записки охотн. Восточн. Сибири. Ср. Это жуиръ въ полномъ смыслѣ… … Большой толково-фразеологический словарь Михельсона (оригинальная орфография)

ИОАНН ДУНС СКОТ - [лат. Ioannes (Johannes) Duns Scotus] († 8.11.1308, Кёльн), средневек. философ и богослов, католич. священник, член монашеского ордена францисканцев; в католич. Церкви прославлен в лике блаженных (пам. зап. 8 нояб.). Жизнь. Иоанн Дунс Скот. 1473… … Православная энциклопедия

- (в лингвистическом смысле) в значении речи человеческой. Это название применяется в русском Я. переносно, метафорически, причем главный, видимый орган произношения, язык, берется в значении процесса, в значении деятельности и всей совокупности… …

ГРАНИЦЫ ЦЕРКВИ - термин, используемый в христ. богословии для определения принадлежности к единой Христовой Церкви как отдельных лиц, так и христ. сообществ (конфессий, деноминаций, общин). Вопрос о Г. Ц. является одним из самых актуальных в совр., в т. ч.… … Православная энциклопедия

ЗЛО - [греч. ἡ κακία, τὸ κακόν, πονηρός, τὸ αἰσχρόν, τὸ φαῦλον; лат. malum], характеристика падшего мира, связанная со способностью разумных существ, одаренных свободой воли, уклоняться от Бога; онтологическая и моральная категория, противоположность… … Православная энциклопедия

Энциклопедический словарь Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона

Содержание: I. Р. Современный; II. История города Р.; III. Римская история до падения западной Р. империи; IV. Римское право. I. Рим (Roma) столица Итальянского королевства, на реке Тибре, в так называемой Римской Кампанье, под 41°53 54 северной… … Энциклопедический словарь Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона

Языковедение, иначе лингвистика (от латинского lingua, язык), глоттика или глоттология (от греческого γλώσσα, γλώττα язык) в тесном смысле этого слова, Я. есть систематическое, научное исследование явлений языка в их причинной связи. В более… … Энциклопедический словарь Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона

ТЕОЛОГИЯ ФИЛОСОФСКАЯ в широком смысле слова соотносится со всем спектром позитивных отношений между философией и религией, между философией и теологией в истории европейской мысли; базисным принципом философской теологии в узком, строгом,… … Философская энциклопедия

Богословие (греч. theos Бог и logos слово, учение) спекулятивное учение о Боге, основывающееся на Откровении, т.е. божественном Слове, запечатленном в сакральных текстах теистических религий (в иудаизме Торой, в христианстве Библией, в исламе… … Философская энциклопедия

Книги

Нестеров
Нестеров , С. Дурылин. На фронтисписе помещен портрет М. В. Нестерова работы П. Д. Корина. Вступительная статья А. А. Сидорова, профессора, доктора искусствоведения, члена-корреспондента АН СССР, заслуженного…

«Теперь или никогда!» явились Обломову грозные слова, лишь только он проснулся утром. Он встал с постели, прошелся раза три по комнате, заглянул в гостиную: Штольц сидит и пишет. Захар! кликнул он. Не слышно прыжка с печки Захар нейдет: Штольц услал его на почту. Обломов подошел к своему запыленному столу, сел, взял перо, обмакнул в чернильницу, но чернил не было, поискал бумаги тоже нет. Он задумался и машинально стал чертить пальцем по пыли, потом посмотрел, что написал: вышло Обломовщина . Он проворно стер написанное рукавом. Это слово снилось ему ночью написанное огнем на стенах, как Бальтазару на пиру. Пришел Захар и, найдя Обломова не на постели, мутно поглядел на барина, удивляясь, что он на ногах. В этом тупом взгляде удивления написано было: «Обломовщина!» «Одно слово, думал Илья Ильич, а какое... ядовитое!..» Захар, по обыкновению, взял гребенку, щетку, полотенце и подошел было причесать Илью Ильича. Поди ты к черту! сердито сказал Обломов и вышиб из рук Захара щетку, а Захар сам уже уронил и гребенку на пол. Не ляжете, что ли, опять? спросил Захар. Так я бы поправил постель. Принеси мне чернил и бумаги, отвечал Обломов. Обломов задумался над словами: «Теперь или никогда!» Вслушиваясь в это отчаянное воззвание разума и силы, он сознавал и взвешивал, что́ у него осталось еще в остатке воли и куда он понесет, во что положит этот скудный остаток. После мучительной думы он схватил перо, вытащил из угла книгу и в один час хотел прочесть, написать и передумать все, чего не прочел, не написал и не передумал в десять лет. Что ему делать теперь? Идти вперед или остаться? Этот обломовский вопрос был для него глубже гамлетовского. Идти вперед это значит вдруг сбросить широкий халат не только с плеч, но и с души, с ума; вместе с пылью и паутиной со стен смести паутину с глаз и прозреть! Какой первый шаг сделать к тому? С чего начать? Не знаю, не могу... нет... лукавлю, знаю и... Да и Штольц тут, под боком; он сейчас скажет. А что он скажет? «В неделю, скажет, набросать подробную инструкцию поверенному и отправить его в деревню, Обломовку заложить, прикупить земли, послать план построек, квартиру сдать, взять паспорт и ехать на полгода за границу, сбыть лишний жир, сбросить тяжесть, освежить душу тем воздухом, о котором мечтал некогда с другом, пожить без халата, без Захара и Тарантьева, надевать самому чулки и снимать с себя сапоги, спать только ночью, ехать, куда все едут, по железным дорогам, на пароходах, потом... Потом... поселиться в Обломовке, знать, что такое посев и умолот, отчего бывает мужик беден и богат; ходить в поле, ездить на выборы, на завод, на мельницы, на пристань. В то же время читать газеты, книги, беспокоиться о том, зачем англичане послали корабль на Восток...» Вот что он скажет! Это значит идти вперед... И так всю жизнь! Прощай, поэтический идеал жизни! Это какая-то кузница, не жизнь; тут вечно пламя, трескотня, жар, шум... когда же пожить? Не лучше ли остаться? Остаться значит надевать рубашку наизнанку, слушать прыганье Захаровых ног с лежанки, обедать с Тарантьевым, меньше думать обо всем, не дочитать до конца путешествия в Африку, состариться мирно на квартире у кумы Тарантьева... «Теперь или никогда!» «Быть или не быть!» Обломов приподнялся было с кресла, но не попал сразу ногой в туфлю и сел опять. Через две недели Штольц уже уехал в Англию, взяв с Обломова слово приехать прямо в Париж. У Илья Ильича уже и паспорт был готов, он даже заказал себе дорожное пальто, купил фуражку. Вот как подвинулись дела. Уже Захар глубокомысленно доказывал, что довольно заказать и одну пару сапог, а под другую подкинуть подметки. Обломов купил одеяло, шерстяную фуфайку, дорожный несессер, хотел мешок для провизии, но десять человек сказали, что за границей провизии не возят. Захар метался по мастеровым, по лавкам, весь в поту, и хоть много гривен и пятаков положил себе в карман от сдач по лавкам, но проклял и Андрея Ивановича и всех, кто выдумал путешествия. Что он там один-то будет делать? говорил он в лавочке. Там, слышь, служат господам все девки. Где девке сапоги стащить? И как она станет чулки натягивать на голые ноги барину?.. Он даже усмехнулся, так что бакенбарды поднялись в сторону, и покачал головой. Обломов не поленился, написал, что взять с собой и что оставить дома. Мебель и прочие вещи поручено Тарантьеву отвезти на квартиру к куме, на Выборгскую сторону, запереть их в трех комнатах и хранить до возвращения из-за границы. Уже знакомые Обломова, иные с недоверчивостью, другие со смехом, а третьи с каким-то испугом, говорили: «Едет; представьте, Обломов сдвинулся с места!» Но Обломов не уехал ни через месяц, ни через три. Накануне отъезда у него ночью раздулась губа. «Муха укусила, нельзя же с этакой губой в море!» сказал он и стал ждать другого парохода. Вот уж август, Штольц давно в Париже, пишет к нему неистовые письма, но ответа не получает. Отчего же? Вероятно, чернила засохли в чернильнице и бумаги нет? Или, может быть, оттого, что в обломовском стиле часто сталкиваются который и что , или, наконец, Илья Ильич в грозном клике: теперь или никогда остановился на последнем, заложил руки под голову и напрасно будит его Захар. Нет, у него чернильница полна чернил, на столе лежат письма, бумага, даже гербовая, притом исписанная его рукой. Написав несколько страниц, он ни разу не поставил два раза который ; слог его лился свободно и местами выразительно и красноречиво, как в «оны дни», когда он мечтал со Штольцем о трудовой жизни, о путешествии. Встает он в семь часов, читает, носит куда-то книги. На лице ни сна, ни усталости, ни скуки. На нем появились даже краски, в глазах блеск, что-то вроде отваги или по крайней мере самоуверенности. Халата не видать на нем: Тарантьев увез его с собой к куме с прочими вещами. Обломов сидит с книгой или пишет в домашнем пальто; на шее надета легкая косынка; воротнички рубашки выпущены на галстук и блестят, как снег. Выходит он в сюртуке, прекрасно сшитом, в щегольской шляпе... Он весел, напевает... Отчего же это?. Вот он сидит у окна своей дачи (он живет на даче, в нескольких верстах от города), подле него лежит букет цветов. Он что-то проворно дописывает, а сам беспрестанно поглядывает через кусты, на дорожку, и опять спешит писать. Вдруг по дорожке захрустел песок под легкими шагами; Обломов бросил перо, схватил букет и подбежал к окну. Это вы, Ольга Сергеевна? Сейчас, сейчас! сказал он, схватил фуражку, тросточку, выбежал в калитку, подал руку какой-то прекрасной женщине и исчез с ней в лесу, в тени огромных елей... Захар вышел из-за какого-то угла, поглядел ему вслед, запер комнату и пошел в кухню. Ушел! сказал он Анисье. А обедать будет? Кто его знает? сонно отвечал Захар. Захар все такой же: те же огромные бакенбарды, небритая борода, тот же серый жилет и прореха на сюртуке, но он женат на Анисье, вследствие ли разрыва с кумой или так, по убеждению, что человек должен быть женат; он женился и, вопреки пословице, не переменился. Штольц познакомил Обломова с Ольгой и ее теткой. Когда Штольц привел Обломова в дом к Ольгиной тетке в первый раз, там были гости. Обломову было тяжело и, по обыкновению, неловко. «Хорошо бы перчатки снять, думал он, ведь в комнате тепло. Как я отвык от всего!..» Штольц сел подле Ольги, которая сидела одна, под лампой, поодаль от чайного стола, опершись спиной на кресло, и мало занималась тем, что вокруг нее происходило. Она очень обрадовалась Штольцу; хотя глаза ее не зажглись блеском, щеки не запылали румянцем, но по всему лицу разлился ровный, покойный свет и явилась улыбка. Она называла его другом, любила за то, что он всегда смешил ее и не давал скучать, но немного и боялась, потому что чувствовала себя слишком ребенком перед ним. Когда у ней рождался в уме вопрос, недоумение, она не вдруг решалась поверить ему: он был слишком далеко впереди ее, слишком выше ее, так что самолюбие ее иногда страдало от этой недозрелости, от расстояния в их уме и летах. Штольц тоже любовался ею бескорыстно, как чудесным созданием, с благоухающею свежестью ума и чувств. Она была в глазах его только прелестный, подающий большие надежды ребенок. Штольц, однакож, говорил с ней охотнее и чаще, нежели с другими женщинами, потому что она, хотя бессознательно, но шла простым, природным путем жизни и по счастливой натуре, по здравому, не перехитренному воспитанию не уклонялась от естественного проявления мысли, чувства, воли, даже до малейшего, едва заметного движения глаз, губ, руки. Не оттого ли, может быть, шагала она так уверенно по этому пути, что по временам слышала рядом другие, еще более уверенные шаги «друга», которому верила, и с ними соразмеряла свои шаг. Как бы то ни было, но в редкой девице встретишь такую простоту и естественную свободу взгляда, слова, поступка. У ней никогда не прочтешь в глазах: «теперь я подожму немного губу и задумаюсь я так недурна. Взгляну туда и испугаюсь, слегка вскрикну, сейчас подбегут ко мне. Сяду у фортепьяно и выставлю чуть-чуть кончик ноги»... Ни жеманства, ни кокетства, никакой лжи, никакой мишуры, ни умысла! Зато ее и ценил почти один Штольц, зато не одну мазурку просидела она одна, не скрывая скуки; зато, глядя на нее, самые любезные из молодых людей были неразговорчивы, не зная, что и как сказать ей... Одни считали ее простой, недальней, неглубокой, потому что не сыпались с языка ее ни мудрые сентенции о жизни, о любви, ни быстрые, неожиданные и смелые реплики, ни вычитанные или подслушанные суждения о музыке и литературе: говорила она мало, и то свое, неважное и ее обходили умные и бойкие «кавалеры»; небойкие, напротив, считали ее слишком мудреной и немного боялись. Один Штольц говорил с ней без умолка и смешил ее. Любила она музыку, но пела чаще втихомолку, или Штольцу, или какой-нибудь пансионной подруге; а пела она, по словам Штольца, как ни одна певица не поет. Только что Штольц уселся подле нее, как в комнате раздался ее смех, который был так звучен, так искренен и заразителен, что кто ни послушает этого смеха, непременно засмеется сам, не зная о причине. Но не все смешил ее Штольц: через полчаса она слушала его с любопытством и с удвоенным любопытством переносила глаза на Обломова, а Обломову от этих взглядов хоть сквозь землю провалиться. «Что они такое говорят обо мне?» думал он, косясь в беспокойстве на них. Он уже хотел уйти, но тетка Ольги подозвала его к столу и посадила подле себя, под перекрестный огонь взглядов всех собеседников. Он боязливо обернулся к Штольцу его уже не было, взглянул на Ольгу и встретил устремленный на него все тот же любопытный взгляд. «Все еще смотрит!» подумал он, в смущении оглядывая свое платье. Он даже отер лицо платком, думая, не выпачкан ли у него нос, трогал себя за галстук, не развязался ли: это бывает иногда с ним; нет, все, кажется, в порядке, а она смотрит! Но человек подал ему чашку чаю и поднос с кренделями. Он хотел подавить в себе смущение, быть развязным и в этой развязности захватил такую кучу сухарей, бисквитов, кренделей, что сидевшая с ним рядом девочка засмеялась. Другие поглядывали на кучу с любопытством. «Боже мой, и она смотрит! думает Обломов. Что я с этой кучей сделаю?» Он, и не глядя, видел, как Ольга встала с своего места и пошла в другой угол. У него отлегло от сердца. А девочка навострила на него глаза, ожидая, что он сделает с сухарями. «Съем поскорей», подумал он и начал проворно убирать бисквиты; к счастью, они так и таяли во рту. Оставались только два сухаря; он вздохнул свободно и решился взглянуть туда, куда пошла Ольга... Боже! Она стоит у бюста, опершись на пьедестал, и следит за ним. Она ушла из своего угла, кажется, затем, чтоб свободнее смотреть на него: она заметила его неловкость с сухарями. За ужином она сидела на другом конце стола, говорила, ела и, казалось, вовсе не занималась им. Но едва только Обломов боязливо оборачивался в ее сторону, с надеждой, авось она не смотрит, как встречал ее взгляд, исполненный любопытства, но вместе такой добрый... Обломов после ужина торопливо стал прощаться с теткой: она пригласила его на другой день обедать и Штольцу просила передать приглашение. Илья Ильич поклонился и, не поднимая глаз, прошел всю залу. Вот сейчас за роялем ширмы и дверь. Он взглянул за роялем сидела Ольга и смотрела на него с большим любопытством. Ему показалось, что она улыбалась. «Верно, Андрей рассказал, что на мне были вчера надеты чулки разные или рубашка наизнанку!» заключил он и поехал домой не в духе и от этого предположения и еще более от приглашения обедать, на которое отвечал поклоном: значит, принял. С этой минуты настойчивый взгляд Ольги не выходил из головы Обломова. Напрасно он во весь рост лег на спину, напрасно брал самые ленивые и покойные позы не спится, да и только. И халат показался ему противен, и Захар глуп и невыносим, и пыль с паутиной нестерпима. Он велел вынести вон несколько дрянных картин, которые навязал ему какой-то покровитель бедных артистов; сам поправил штору, которая давно не поднималась, позвал Анисью и велел протереть окна, смахнул паутину, а потом лег на бок и продумал с час об Ольге. Он сначала пристально занялся ее наружностью, все рисовал в памяти ее портрет. Ольга в строгом смысле не была красавица, то есть не было ни белизны в ней, ни яркого колорита щек и губ, и глаза не горели лучами внутреннего огня; ни кораллов на губах, ни жемчугу во рту не было, ни миньятюрных рук, как у пятилетнего ребенка, с пальцами в виде винограда. Но если б ее обратить в статую, она была бы статуя грации и гармонии. Несколько высокому росту строго отвечала величина головы, величине головы овал и размеры лица; все это, в свою очередь, гармонировало с плечами, плечи с станом... Кто ни встречал ее, даже рассеянный, и тот на мгновение останавливался перед этим так строго и обдуманно, артистически созданным существом. Нос образовал чуть заметно выпуклую, грациозную линию; губы тонкие и большею частию сжатые: признак непрерывно устремленной на что-нибудь мысли. То же присутствие говорящей мысли светилось в зорком, всегда бодром, ничего не пропускающем взгляде темных, серо-голубых глаз. Брови придавали особенную красоту глазам: они не были дугообразны, не округляли глаз двумя тоненькими, нащипанными пальцем ниточками нет, это были две русые, пушистые, почти прямые полоски, которые редко лежали симметрично: одна на линию была выше другой, от этого над бровью лежала маленькая складка, в которой как будто что-то говорило, будто там покоилась мысль. Ходила Ольга с наклоненной немного вперед головой, так стройно, благородно покоившейся на тонкой, гордой, шее; двигалась всем телом ровно, шагая легко, почти неуловимо... «Что это она вчера смотрела так пристально на меня? думал Обломов. Андрей божится, что о чулках и о рубашке еще не говорил, а говорил о дружбе своей ко мне, о том, как мы росли, учились, все, что было хорошего, и между тем (и это рассказал), как несчастлив Обломов, как гибнет все доброе от недостатка участия, деятельности, как слабо мерцает жизнь и как...» «Чему ж улыбаться? продолжал думать Обломов. Если у ней есть сколько-нибудь сердца, оно должно бы замереть, облиться кровью от жалости, а она... ну, бог с ней! Перестану думать! Вот только съезжу сегодня, отобедаю и ни ногой». Проходили дни за днями: он там и обеими ногами, и руками, и головой. В одно прекрасное утро Тарантьев перевез весь его дом к своей куме, в переулок, на Выборгскую сторону, и Обломов дня три провел, как давно не проводил: без постели, без дивана, обедал у Ольгиной тетки. Вдруг оказалось, что против их дачи есть одна свободная. Обломов нанял ее заочно и живет там. Он с Ольгой с утра до вечера; он читает с ней, посылает цветы, гуляет по озеру, по горам... он, Обломов. Чего не бывает на свете! Как же это могло случиться? А вот как. Когда они обедали со Штольцем у ее тетки, Обломов во время обеда испытывал ту же пытку, что и накануне, жевал под ее взглядом, говорил, зная, чувствуя, что над ним, как солнце, стоит этот взгляд, жжет его, тревожит, шевелит нервы, кровь. Едва-едва на балконе, за сигарой, за дымом, удалось ему на мгновение скрыться от этого безмолвного, настойчивого взгляда. Что это такое? говорил он, ворочаясь во все стороны. Ведь это мученье! На смех, что ли, я дался ей? На другого ни на кого не смотрит так: не смеет. Я посмирнее, так вот она... Я заговорю с ней! решил он, и выскажу лучше сам словами то, что она так и тянет у меня из души глазами. Вдруг она явилась перед ним на пороге балкона; он подал ей стул, и она села подле него. Правда ли, что вы очень скучаете? спросила она его. Правда, отвечал он, но только не очень... У меня есть занятия. Андрей Иваныч говорил, что вы пишете какой-то план? Да, я хочу ехать в деревню пожить, так приготовляюсь понемногу. А за границу поедете? Да, непременно, вот как только Андрей Иваныч соберется. Вы охотно едете? спросила она. Да, я очень охотно... Он взглянул: улыбка так и ползает у ней по лицу, то осветит глаза, то разольется по щекам, только губы сжаты, как всегда. У него недостало духа солгать покойно. Я немного... ленив... сказал он, но... Ему стало вместе и досадно, что она так легко, почти молча, выманила у него сознание в лени. «Что она мне? Боюсь, что ли, я ее?» думал он. Ленивы! возразила она с едва приметным лукавством. Может ли это быть? Мужчина ленив я этого не понимаю. «Чего тут не понимать? подумал он, кажется, просто». Я все больше дома сижу, оттого Андрей и думает, что я... Но, вероятно, вы много пишете, сказала она, читаете. Читали ли вы?... Она смотрела на него так пристально. Нет, не читал! вдруг сорвалось у него в испуге, чтоб она не вздумала его экзаменовать. Чего? засмеявшись, спросила она. И он засмеялся... Я думал, что вы хотите спросить меня о каком-нибудь романе: я их не читаю. Не угадали; я хотела спросить о путешествиях... Он зорко поглядел на нее: у ней все лицо смеялось, а губы нет... «О! да она... с ней надо быть осторожным...» думал Обломов. Что же вы читаете? с любопытством спросила она. Я, точно, люблю больше путешествия... В Африку? лукаво и тихо спросила она. Он покраснел, догадываясь, не без основания, что ей было известно не только о том, что он читает, но и как читает. Вы музыкант? спросила она, чтоб вывести его из смущения. В это время подошел Штольц. Илья! Вот я сказал Ольге Сергеевне, что ты страстно любишь музыку, просил спеть что-нибудь... Casta diva. Зачем же ты наговариваешь на меня? отвечал Обломов. Я вовсе не страстно люблю музыку... Каков? перебил Штольц. Он как будто обиделся! Я рекомендую его как порядочного человека, а он спешит разочаровать на свой счет! Я уклоняюсь только от роли любителя: это сомнительная, да и трудная роль! Какая же музыка вам больше нравится? спросила Ольга. Трудно отвечать на этот вопрос! всякая! Иногда я с удовольствием слушаю сиплую шарманку, какой-нибудь мотив, который заронился мне в память, в другой раз уйду на половине оперы; там Мейербер зашевелит меня; даже песня с барки: смотря по настроению! Иногда и от Моцарта уши зажмешь... Значит, вы истинно любите музыку. Спойте же что-нибудь, Ольга Сергеевна, просил Штольц. А если мусьё Обломав теперь в таком настроении, что уши зажмет? сказала она, обращаясь к нему. Тут следует сказать какой-нибудь комплимент, отвечал Обломов. Я не умею, да если б и умел, так не решился бы... Отчего же? А если вы дурно поете! наивно заметил Обломов. Мне бы потом стало так неловко... Как вчера с сухарями... вдруг вырвалось у ней, и она сама покраснела и бог знает что дала бы, чтоб не сказать этого. Простите виновата!.. сказала она. Обломов никак не ожидал этого и потерялся. Это злое предательство! сказал он вполголоса. Нет, разве маленькое мщение, и то, ей-богу, неумышленное, за то, что у вас не нашлось даже комплимента для меня. Может быть, найду, когда услышу. А вы хотите, чтоб я спела? спросила она. Нет, это он хочет, отвечал Обломов, указывая на Штольца. А вы? Обломов покачал отрицательно головой: Я не могу хотеть, чего не знаю. Ты грубиян, Илья! заметил Штольц. Вот что значит залежаться дома и надевать чулки... Помилуй, Андрей, живо перебил Обломов, не давая ему договорить, мне ничего не стоит сказать: «Ах! я очень рад буду, счастлив, вы, конечно, отлично поете... продолжал он, обратясь к Ольге, это мне доставит...» и т.д. Да разве это нужно? Но вы могли пожелать по крайней мере, чтоб я спела... хоть из любопытства. Не смею, отвечал Обломов, вы не актриса... Ну, я вам спою, сказала она Штольцу. Илья, готовь комплимент. Между тем наступил вечер. Засветили лампу, которая, как луна, сквозила в трельяже с плющом. Сумрак скрыл очертания лица и фигуры Ольги и набросил на нее как будто флёровое покрывало; лицо было в тени: слышался только мягкий, но сильный голос, с нервной дрожью чувства. Она пела много арий и романсов, по указанию Штольца; в одних выражалось страдание с неясным предчувствием счастья, в других радость, но в звуках этих таился уже зародыш грусти. От слов, от звуков, от этого чистого, сильного девического голоса билось сердце, дрожали нервы, глаза искрились и заплывали слезами. В один и тот же момент хотелось умереть, не пробуждаться от звуков, и сейчас же опять сердце жаждало жизни... Обломов вспыхивал, изнемогал, с трудом сдерживал слезы, и еще труднее было душить ему радостный, готовый вырваться из души крик. Давно не чувствовал он такой бодрости, такой силы, которая, казалось, вся поднялась со дна души, готовая на подвиг. Он в эту минуту уехал бы даже за границу, если б ему оставалось только сесть и поехать. В заключение она запела Casta diva: все восторги, молнией несущиеся мысли в голове, трепет, как иглы, пробегающий по телу, все это уничтожило Обломова: он изнемог. Довольны вы мной сегодня? вдруг спросила Ольга Штольца, перестав петь. Спросите Обломова, что он скажет? сказал Штольц. Ах! вырвалось у Обломова. Он вдруг схватил было Ольгу за руку и тотчас же оставил и сильно смутился. Извините... пробормотал он. Слышите? сказал ей Штольц. Скажи по совести, Илья: как давно с тобой не случалось этого? Это могло случиться сегодня утром, если мимо окон проходила сиплая шарманка... вмешалась Ольга с добротой, так мягко, что вынула жало из сарказма. Он с упреком взглянул на нее. У него окна по сю пору не выставлены: не слыхать, что делается наруже, прибавил Штольц. Обломов с упреком взглянул на Штольца. Штольц взял руку Ольги... Не знаю, чему приписать, что вы сегодня пели, как никогда не пели, Ольга Сергеевна, по крайней мере я давно не слыхал. Вот мой комплимент! сказал он, целуя каждый палец у нее. Штольц уехал. Обломов тоже собрался, но Штольц и Ольга удержали его. У меня дело есть, заметил Штольц, а ты ведь пойдешь лежать... еще рано... Андрей! Андрей! с мольбой в голосе проговорил Обломов. Нет, я не могу остаться сегодня, я уеду! прибавил он и уехал. Он не спал всю ночь: грустный, задумчивый проходил он взад и вперед по комнате; на заре ушел из дома, ходил по Неве, по улицам, бог знает что чувствуя, о чем думая... Чрез три дня он опять был там и вечером, когда прочие гости уселись за карты, очутился у рояля, вдвоем с Ольгой. У тетки разболелась голова; она сидела в кабинете и нюхала спирт. Хотите, я вам покажу коллекцию рисунков, которую Андрей Иваныч привез мне из Одессы? спросила Ольга. Он вам не показывал? Вы, кажется, стараетесь по обязанности хозяйки занять меня? спросил Обломов. Напрасно! Отчего напрасно? Я хочу, чтоб вам не было скучно, чтоб вы были здесь как дома, чтоб вам было ловко, свободно, легко и чтоб не уехали... лежать. «Она злое, насмешливое создание!» подумал Обломов, любуясь против воли каждым ее движением. Вы хотите, чтоб мне было легко, свободно и не было скучно? повторил он. Да, отвечала она, глядя на него по-вчерашнему, но еще с большим выражением любопытства и доброты. Для этого, во-первых, не глядите на меня так, как теперь, и как глядели намедни... Любопытство в ее глазах удвоилось. Вот именно от этого взгляда мне становится очень неловко... Где моя шляпа?.. Отчего же неловко? мягко спросила она, и взгляд ее потерял выражение любопытства. Он стал только добр и ласков. Не знаю; только мне кажется, вы этим взглядом добываете из меня все то, что не хочется, чтоб знали другие, особенно вы... Отчего же? Вы друг Андрея Иваныча, а он друг мне, следовательно... Следовательно, нет причины, чтоб вы знали про меня все, что знает Андрей Иваныч, договорил он. Причины нет, а есть возможность... Благодаря откровенности моего друга плохая услуга с его стороны!.. Разве у вас есть тайны? спросила она. Может быть, преступления? прибавила она, смеясь и отодвигаясь от него. Может быть, вздохнув, отвечал он. Да, это важное преступление, сказала она робко и тихо, надевать разные чулки. Обломов схватил шляпу. Нет сил! сказал он. И вы хотите, чтоб мне было ловко! Я разлюблю Андрея... Он и это сказал вам? Он сегодня ужасно рассмешил меня этим, прибавила Ольга, он все смешит. Простите, не буду, не буду, и глядеть постараюсь на вас иначе... Она сделала лукаво-серьезную мину. Все это еще во-первых, продолжала она, ну, я не гляжу по-вчерашнему, стало быть вам теперь свободно, легко. Следует: во-вторых что надо сделать, чтоб вы не соскучились? Он глядел прямо в ее серо-голубые, ласковые глаза. Вот вы сами смотрите на меня теперь как-то странно... сказала она. Он в самом деле смотрел на нее как будто не глазами, а мыслью, всей своей волей, как магнетизер, но смотрел невольно, не имея силы не смотреть. «Боже мой, какая она хорошенькая! Бывают же такие на свете! думал он, глядя на нее почти испуганными глазами. Эта белизна, эти глаза, где, как в пучине, темно и вместе блестит что-то... душа, должно быть! Улыбку можно читать, как книгу; за улыбкой эти зубы и вся голова... как она нежно покоится на плечах, точно зыблется, как цветок, дышит ароматом»... «Да, я что-то добываю из нее, думал он, из нее что-то переходит в меня. У сердца, вот здесь, начинает будто кипеть и биться... Тут я чувствую что-то лишнее, чего, кажется, не было... Боже мой, какое счастье смотреть на нее! Даже дышать тяжело». У него вихрем неслись эти мысли, и он все смотрел на нее, как смотрят в бесконечную даль, в бездонную пропасть, с самозабвением, с негой. Да полноте, мсьё Обломов, теперь как вы сами смотрите на меня! говорила она, застенчиво отворачивая голову, но любопытство превозмогало, и она не сводила глаз с его лица. Он не слышал ничего. Он в самом деле все глядел и не слыхал ее слов и молча поверял, что в нем делается; дотронулся до головы там тоже что-то волнуется, несется с быстротой. Он не успевает ловить мыслей: точно стая птиц, порхнули они, а у сердца, в левом боку, как будто болит. Не смотрите же на меня так странно, сказала она, мне тоже неловко... И вы, верно, хотите добыть что-нибудь из моей души... Что я могу добыть у вас? машинально спросил он. У меня тоже есть планы , начатые и неконченные, отвечала она. Он очнулся от этого намека на его неконченный план. Странно! заметил он. Вы злы, а взгляд у вас добрый. Недаром говорят, что женщинам верить нельзя: они лгут и с умыслом языком, и без умысла взглядом, улыбкой, румянцем, даже обмороками... Она не дала усилиться впечатлению, тихо взяла у него шляпу и сама села на стул. Не стану, не стану, живо повторила она. Ах! простите, несносный язык! Но, ей-богу, это не насмешка! почти пропела она, и в пении этой фразы задрожало чувство. Обломов успокоился. Этот Андрей!.. с упреком произнес он. Ну, во-вторых, скажите же, что делать, чтобы вы не соскучились? спросила она. Спойте! сказал он. Вот он, комплимент, которого я ждала! радостно вспыхнув, перебила она. Знаете ли, с живостью продолжала потом, если б вы не сказали третьего дня этого «ах» после моего пения, я бы, кажется, не уснула ночь, может быть плакала бы. Отчего? с удивлением спросил Обломов. Она задумалась. Сама не знаю, сказала потом. Вы самолюбивы; это оттого. Да, конечно, оттого, говорила она, задумываясь и перебирая одной рукой клавиши, но ведь самолюбие везде есть, и много. Андрей Иваныч говорит, что это почти единственный двигатель, который управляет волей. Вот у вас, должно быть, нет его, оттого вы все... Она не договорила. Что? спросил он. Нет, так, ничего, замяла она. Я люблю Андрея Иваныча, продолжала она, не за то только, что он смешит меня, иногда он говорит я плачу, и не за то, что он любит меня, а, кажется, за то... что он любит меня больше других: видите, куда вкралось самолюбие! Вы любите Андрея? спросил ее Обломов и погрузил напряженный, испытующии взгляд в ее глаза. Да, конечно, если он любит меня больше других, я его и подавно, отвечала она серьезно. Обломов глядел на нее молча; она ответила ему простым, молчаливым взглядом. Он любит Анну Васильевну тоже, и Зинаиду Михайловну, да все не так, продолжала она, он с ними не станет сидеть два часа, не смешит их и не рассказывает ничего от души; он говорит о делах, о театре, о новостях, а со мной он говорит, как с сестрой... нет, как с дочерью, поспешно прибавила она, иногда даже бранит, если я не пойму чего-нибудь вдруг или не послушаюсь, не соглашусь с ним. А их не бранит, и я, кажется, за это еще больше люблю его. Самолюбие! прибавила она задумчиво, но я не знаю, как оно сюда попало, в мое пение? Про него давно говорят мне много хорошего, а вы не хотели даже слушать меня, вас почти насильно заставили. И если б вы после этого ушли, не сказав мне ни слова, если б на лице у вас я не заметила ничего... я бы, кажется, захворала... да, точно, это самолюбие! решительно заключила она. А вы разве заметили у меня что-нибудь на лице? спросил он. Слезы, хотя вы и скрывали их; это дурная черта у мужчин стыдиться своего сердца. Это тоже самолюбие, только фальшивое. Лучше бы они постыдились иногда своего ума: он чаще ошибается. Даже Андрей Иваныч, и тот стыдлив сердцем. Я ему это говорила, и он согласился со мной. А вы? В чем не согласишься, глядя на вас! сказал он. Еще комплимент! Да какой... Она затруднилась в слове. Пошлый! договорил Обломов, не спуская с нее глаз. Она улыбкой подтвердила значение слова. Вот я этого и боялся, когда не хотел просить вас петь... Что скажешь, слушая в первый раз? А сказать надо. Трудно быть умным и искренним в одно время, особенно в чувстве, под влиянием такого впечатления, как тогда... А я в самом деле пела тогда, как давно не пела, даже, кажется, никогда... Не просите меня петь, я не спою уже больше так... Постойте, еще одно спою... сказала она, и в ту же минуту лицо ее будто вспыхнуло, глаза загорелись, она опустилась на стул, сильно взяла два-три аккорда и запела. Боже мой, что слышалось в этом пении! Надежды, неясная боязнь гроз, самые грозы, порывы счастия все звучало, не в песне, а в ее голосе. Долго пела она, по временам оглядываясь к нему, детски спрашивая: «Довольно? Нет, вот еще это», и пела опять. Щеки и уши рдели у нее от волнения; иногда на свежем лице ее вдруг сверкала игра сердечных молний, вспыхивал луч такой зрелой страсти, как будто она сердцем переживала далекую будущую пору жизни, и вдруг, опять потухал этот мгновенный луч, опять голос звучал свежо и серебристо. И в Обломове играла такая же жизнь; ему казалось, что он живет и чувствует все это не час, не два, а целые годы... Оба они, снаружи неподвижные, разрывались внутренним огнем, дрожали одинаким трепетом; в глазах стояли слезы, вызванные одинаким настроением. Все это симптомы тех страстей, которые должны, по-видимому, заиграть некогда в ее молодой душе, теперь еще подвластной только временным, летучим намекам и вспышкам спящих сил жизни. Она кончила долгим певучим аккордом, и голос ее пропал в нем. Она вдруг остановилась, положила руки на колени и, сама растроганная, взволнованная, поглядела на Обломова: что он? У него на лице сияла заря пробужденного, со дна души восставшего счастья; наполненный слезами взгляд устремлен был на нее. Теперь уж она, как он, также невольно взяла его за руку. Что с вами? спросила она. Какое у вас лицо! Отчего? Но она знала, отчего у него такое лицо, и внутренне скромно торжествовала, любуясь этим выражением своей силы. Посмотрите в зеркало, продолжала она, с улыбкой указывая ему его же лицо в зеркале, глаза блестят, боже мой, слезы в них! Как глубоко вы чувствуете музыку!.. Нет, я чувствую... не музыку... а... любовь! тихо сказал Обломов. Она мгновенно оставила его руку и изменилась в лице. Ее взгляд встретился с его взглядом, устремленным на нее: взгляд этот был неподвижный, почти безумный; им глядел не Обломов, а страсть. Ольга поняла, что у него слово вырвалось, что он не властен в нем и что оно истина. Он опомнился, взял шляпу и, не оглядываясь, выбежал из комнаты. Она уже не провожала его любопытным взглядом, она долго, не шевелясь, стояла у фортепьяно, как статуя, и упорно глядела вниз; только усиленно поднималась и опускалась грудь...

Тест по роману И.А.Гончарова «Обломов».

1. К какому роду литературы относится это произведение?

а) эпос; б) драма; в) лирика; г) здесь нет ответа.

2. Кто это?

«В комнату вошёл пожилой человек в сером сюртуке с прорехою под мышкой, откуда торчал клочок рубашки, в сером же жилете с медными пуговицами, с голым как колено черепом и с необъятно широкими и густыми… бакенбардами».

а) Тарантьев; б) Волков; в) Пенкин; г) такого героя здесь нет.

3. Кто это?

«Ему уже за 30 лет. Он служил, вышел в отставку, занялся своими делами и в самом деле нажил дом и деньги. Он участвует в какой-то компании, отправляющей товары за границу».

а) Обломов; б) Тарантьев; в) Пенкин; г) Штольц

4. Кто это?

«И лицо её принимало дельное и заботливое выражение, даже тупость пропадала, когда она заговаривала о знакомом ей предмете».

а) Мария Михайловна; б) Ольга Сергеевна; в) Авдотья Матвеевна; г) такого героя здесь нет.

5. Закончите фразу: «Нет, моя жизнь началась с …»

а) с радости; б) с рождения; в) с угасания; г) здесь нет ответа.

6. Какое слово написал Обломов? «Он задумался и машинально стал чертить пальцем по пыли, потом посмотрел, что написано…»

а) Ольга; б) обломовщина; в) справедливость; г) здесь нет ответа.

7. Кто это?

«На лице ни сна, ни усталости, ни скуки…сидит с книгой или пишет в домашнем пальто; на шее надета лёгкая косынка; воротнички рубашки выпущены на галстук и блестят, как снег. Выходит он в сюртуке, прекрасно сшитом, в щегольской шляпе…Он весел, напевает…»

а) Штольц; б) Обломов; в) Тарантьев; г) Волков.

8. Вставьте нужное слово.

«…Он (Штольц) не предвидел, что он вносит…» (в жизнь Обломова)

а) свет; б) лампу; в) фейерверк; г) свечку

9. Кто это?

« Я два раза был за границей, после нашей премудрости, смиренно сидел на студенческих скамьях в Бонне, в Иене, в Эрлангене, потом выучил Европу как своё имение».

а) Штольц; б) Обломов; в) Волков; г) Судьбинский.

10. Кто это?

«… Она без чувств. Голова у ней склонилась в сторону, из-за посиневших губ видны были зубы…(она) побледнела и не слыхала заключения его фразы».

11. Кто это?

« Всё лицо его как будто прожжено было багровой печатью, ото лба до подбородка. Нос был, сверх того, подёрнут синевой. Голова совсем лысая; бакенбарды были по-прежнему большие, но смятые и перепутанные, как войлок, в каждой точно положено было по комку снега».

а) Тарантьев; б) Мухояров; в) Судьбинский; г) Захар.

12. Кто это?

«(Она) в строгом смысле не была красавица, то есть не было ни белизны в ней, ни яркого колорита щёк и губ, и глаза не горели лучами внутреннего огня; ни кораллов на губах, ни жемчугу во рту…».

а) Акулина; б) Ольга; в) Агафья; г) такой героини нет.

13. Чьё это признание?

«…Всё я чувствую, всё принимаю: мне давно совестно жить на свете! Но не м огу идти с тобой твоей дорогой, если б даже захотел…Я стою твоей дружбы, но не стою твоих хлопот».

а) Андрея Ивановича; б) Ильи Ильича; в) Ивана Матвеевича; г) Захара.

14. Кто это? « У него кипела кровь, глаза блистали. Ему казалось, что у него горят даже волосы…»

а) Обломов; б) Штольц; в) Захар; г) Мухояров.

15. Кто это? «И родился и воспитан он был не как гладиатор для арены, а как мирный зритель боя…»

а) Иван Герасимович; б) Илья Ильич; в) Иван Матвеевич; г) Андрей Иванович.

Ответы.


		+4

No comments posted yet

Comments

1-10 of 34

“Ольга в строгом смысле не была красавица… но если б ее обратить в статую, она была бы статуя грации и гармонии. Несколько высокому росту строго отвечала величина головы, величине головы - овал и размеры лица; все это, в свою очередь, гармонировало с плечами, плечи - с станом… Нос образовал чуть заметно выпуклую, грациозную линию; губы тонкие и большею частию сжатые: признак непрерывно устремленной на что-нибудь мысли. То же присутствие говорящей мысли светилось в зорком, всегда бодром, ничего не пропускающем взгляде темных, серо-голубых глаз. Брови придавали особенную красоту глазам: они не были дугообразны, не округляли глаз двумя тоненькими, нащипанными пальцем ниточками - нет, это были две русые, пушистые, почти прямые полоски, которые редко лежали симметрично: одна на линию была выше другой, от этого над бровью лежала маленькая складка, в которой как будто что-то говорило, будто там покоилась мысль. Ходила Ольга с наклоненной немного вперед головой, так стройно, благородно покоившейся на тонкой, гордой, шее; двигалась всем телом ровно, шагая легко, почти неуловимо…”

Ей было лет тридцать. Она была очень бела и полна в лице, так что румянец, кажется, не мог пробиться сквозь щеки. Бровей у нее почти совсем не было, а были на их местах две немного будто припухлые, лоснящиеся полосы, с редкими светлыми волосами. Глаза серовато-простодушные, как и все выражение лица; руки белые, но жесткие, с выступившими наружу крупными узлами синих жил. платье сидело на ней в обтяжку: видно, что она не прибегала ни к какому искусству, даже к лишней юбке, чтоб увеличить объем бедер и уменьшить талию. От этого даже и закрытый бюст ее, когда она была без платка, мог бы послужить живописцу или скульптору моделью крепкой, здоровой груди, не нарушая ее скромности. Платье ее, в отношении к нарядной шали и парадному чепцу, казалось старо и поношено”.

Портрет И. А. Гончарова. И. Н. Крамской 1812 – 1891 Иван Александрович Гончаров Очерк жизни и творчества

«Читать Гончарова – истинное наслаждение, он современен в самом высоком смысле этого слова. И тем, кто сейчас впервые читает книги Гончарова, и в первую очередь его «Обломова», можно только позавидовать – их ожидает открытие неведомого, чудом сохранившегося и вечно нового старого мира». И. Кузнецов

НАЧАЛО 12 июня 1812 г. – родился в купеческой семье в Симбирске 1822-1830 гг. – Московское коммерческое училище 1831-1834 гг. – словесное отделение философского ф-та Московского университета

ВЗРОСЛЕНИЕ 1835 г. – переезд в Петербург и начало службы в Министерстве финансов 1846 г. – знакомство с В.Г.Белинским и начало сотрудничества с журналом «Современник» Писатели круга «Современника» 1856 г. И. А. Гончаров, И. С. Тургенев, Л. Н. Толстой, Д. В. Григорович, А. В. Дружинин, А. Н. Островский

ИЗ ДАЛЬНИХ СТРАНСТВИЙ … 1852 – 1855 гг. – кругосветное плавание на фрегате «Паллада» в должности секретаря начальника экспедиции вице - адмирала Путятина 1855-1857 гг. – путевые очерки «Фрегат «Паллада»

ПО КАЗЕННОМУ ДЕЛУ 1856 г. – переходит из министерства финансов в министерство просвещения на должность цензора 1865 г. – член Главного управления по делам печати 1867 г. – выходит в отставку в чине генерала В последние годы жизни часто выезжает за границу на лечение 1891 г. 27 сентября – скончался от воспаления легких Похоронен в Петербурге на Волковом кладбище Фото 1861 г.

ТРИЛОГИЯ О РУССКОЙ ЖИЗНИ «ОБЫКНОВЕННАЯ ИСТОРИЯ» 1847г. «ОБЛОМОВ» 1859г. «ОБРЫВ» 1869г. Эти романы отражают существенные стороны жизни русского общества 40 - 60-х годов Они объединены не общими персонажами, но единой проблематикой и группой характеров, черты которых повторяются

ПРОБЛЕМАТИКА РОМАНОВ ДВА УКЛАДА РУССКОЙ ЖИЗНИ ПАТРИАРХАЛЬНЫЙ БУРЖУАЗНЫЙ Крепостнические порядки, инертность и однообразие помещичьей жизни Активное отношение к жизни, но откровенный эгоизм и делячество

ГЕРОИ РОМАНОВ Образ Александра Адуева: дворянин приспосабливается к жизни и перерождается в буржуа Образ Обломова: дворянин капитулирует перед действительностью Образ Райского: дворянин уходит от жизни, увлекаясь искусством

Роман «Обыкновенная история"

Первая публикация - повесть «Счастливая ошибка». В 1844 г. был начат роман «Обыкновенная история». Через три года он появился в свет в журнале «Современник». В 1846 г. И.А.Гончаров встретился с В. Г.Белинским. Н. Майков. Портрет И.А.Гончарова «Обыкновенная история»

Романтик и мечтатель по натуре, он приезжает из провинции в Петербург, полный радужных надежд. Александр надеется найти любовь, заслужить уважение, славу и почёт. В столице его берет под опёку дядя Петр Адуев, человек умный и практичный. Он высмеивает племянника за его стремление к возвышенному и советует заняться делом. В центре романа судьба молодого человека Александра Адуева.

История Александра Адуева, ставшего «порядочным человеком без сердца», печальна, но обыкновенна. И.А. Гончаров К. Горбунов Портрет И.А. Гончарова, 1840-е годы. Жизнь ставит Александра в такие ситуации, что его мечтательность, наивность, стремление к идеалу уступают место полному разочарованию. В конце концов Александр меняет романтичность на мечты о браке по расчёту и о карьере.

«Повесть произвела в Петербурге фурор – успех неслыханный! Все мнения слились в её пользу» В. Белинский Илл. В. Лебедева

Роман «Обломов»

1848 год – первый вариант «Сна Обломова» Март 1849 г. – первая публикация «Сна Обломова» 1852 год – работа прервана из-за путешествия 29 ноября 1855 г. – почти закончена первая часть романа Июнь – июль 1857 г. – «мариенбадское чудо»: роман практически завершен Январь – апрель 1859 г. – журнал «Отечественные записки» знакомит читателей с новым романом И. А. Гончарова

ОСОБЕННОСТИ КОМПОЗИЦИИ ОБЛОМОВКА ВЫБОРГСКАЯ СТОРОНА ОБЛОМОВ ОБЛОМОВ ШТОЛЬЦ ОЛЬГА ОЛЬГА Агафья Матвеевна

Образ главного героя

«Его почти ничто не влекло из дома, и он с каждым днем все крепче и постояннее водворялся в своей квартире... Он не привык к движению, к жизни, к многолюдству и суете...»

В Гороховой улице, в одном из больших домов, народонаселения которого стало бы на целый уездный город, лежал утром в постели, на своей квартире, Илья Ильич Обломов. Это был человек лет тридцати двух-трех от роду, среднего роста, приятной наружности, с темно-серыми глазами, но с отсутствием всякой определенной идеи, всякой сосредоточенности в чертах лица. Мысль гуляла вольной птицей по лицу, порхала в глазах, садилась на полуотворенные губы, пряталась в складках лба, потом совсем пропадала, и тогда во всем лице теплился ровный свет беспечности. С лица беспечность переходила в позы всего тела, даже в складки шлафрока. Иногда взгляд его помрачался выражением будто усталости или скуки; но ни усталость, ни скука не могли ни на минуту согнать с лица мягкость, которая была господствующим и основным выражением, не лица только, а всей души; а душа так открыто и ясно светилась в глазах, в улыбке, в каждом движении головы, руки. И поверхностно наблюдательный, холодный человек, взглянув мимоходом на Обломова, сказал бы: "Добряк должен быть, простота!" Человек поглубже и посимпатичнее, долго вглядываясь в лицо его, отошел бы в приятном раздумье, с улыбкой.

Цвет лица у Ильи Ильича не был ни румяный, ни смуглый, ни положительно бледный, а безразличный или казался таким, может быть, потому, что Обломов как-то обрюзг не по летам: от недостатка ли движения, или воздуха, а может быть, того и другого. Вообще же тело его, судя по матовому, чересчур белому цвету шеи, маленьких пухлых рук, мягких плеч, казалось слишком изнеженным для мужчины. Движения его, когда он был даже встревожен, сдерживались также мягкостью и не лишенною своего рода грации ленью. Если на лицо набегала из души туча заботы, взгляд туманился, на лбу являлись складки, начиналась игра сомнений, печали, испуга; но редко тревога эта застывала в форме определенной идеи, еще реже превращалась в намерение. Вся тревога разрешалась вздохом и замирала в апатии или в дремоте. Как шел домашний костюм Обломова к покойным чертам лица его и к изнеженному телу! На нем был халат из персидской материи, настоящий восточный халат, без малейшего намека на Европу, без кистей, без бархата, без талии, весьма поместительный, так что и Обломов мог дважды завернуться в него. Рукава, по неизменной азиатской моде, шли от пальцев к плечу все шире и шире.

Хотя халат этот и утратил свою первоначальную свежесть и местами заменил свой первобытный, естественный лоск другим, благоприобретенным, но все еще сохранял яркость восточной краски и прочность ткани. Халат имел в глазах Обломова тьму неоцененных достоинств: он мягок, гибок; тело не чувствует его на себе; он, как послушный раб, покоряется самомалейшему движению тела. Обломов всегда ходил дома без галстука и без жилета, потому что любил простор и приволье. Туфли на нем были длинные, мягкие и широкие; когда он, не глядя, опускал ноги с постели на пол, то непременно попадал в них сразу. Лежанье у Ильи Ильича не было ни необходимостью, как у больного или как у человека, который хочет спать, ни случайностью, как у того, кто устал, ни наслаждением, как у лентяя: это было его нормальным состоянием. Когда он был дома - а он был почти всегда дома, - он все лежал, и все постоянно в одной комнате, где мы его нашли, служившей ему спальней, кабинетом и приемной. У него было еще три комнаты, но он редко туда заглядывал, утром разве, и то не всякий день, когда человек мел кабинет его, чего всякий день не делалось. В тех комнатах мебель закрыта была чехлами, шторы спущены.

По стенам, около картин, лепилась в виде фестонов паутина, напитанная пылью; зеркала, вместо того, чтоб отражать предметы, могли бы служить скорее скрижалями, для записывания на них, по пыли, каких-нибудь заметок на память. Ковры были в пятнах. На диване лежало забытое полотенце; на столе редкое утро не стояла не убранная от вчерашнего ужина тарелка с солонкой и с обглоданной косточкой да не валялись хлебные крошки. Если б не эта тарелка, да не прислоненная к постели только что выкуренная трубка, или не сам хозяин, лежащий на ней, то можно было бы подумать, что тут никто не живет, - так все запылилось, полиняло и вообще лишено было живых следов человеческого присутствия. На этажерках, правда, лежали две-три развернутые книги, валялась газета, на бюро стояла и чернильница с перьями; но страницы, на которых развернуты были книги, покрылись пылью и пожелтели; видно, что их бросили давно; нумер газеты был прошлогодний, а из чернильницы, если обмакнуть в нее перо, вырвалась бы разве только с жужжаньем испуганная муха.

Комната, где лежал Илья Ильич, с первого взгляда казалась прекрасно убранною… Но опытный глаз человека с чистым вкусом одним беглым взглядом на все, что тут было, прочел бы только желание кое-как соблюсти decorum неизбежных приличий, лишь бы отделаться от них. Обломов хлопотал, конечно, только об этом, когда убирал свой кабинет. Утонченный вкус не удовольствовался бы этими тяжелыми, неграциозными стульями красного дерева, шаткими этажерками. Задок у одного дивана оселся вниз, наклеенное дерево местами отстало. Точно тот же характер носили на себе и картины, и вазы, и мелочи. Сам хозяин, однако, смотрел на убранство своего кабинета так холодно и рассеянно, как будто спрашивал глазами: "Кто сюда натащил и наставил все это?" От такого холодного воззрения Обломова на свою собственность, а может быть, и еще от более холодного воззрения на тот же предмет слуги его, Захара, вид кабинета, если осмотреть там все повнимательнее, поражал господствующею в нем запущенностью и небрежностью.

«Обрыв» Этот роман была моя жизнь: я вложил в него часть самого себя, близких мне, родину, Волгу, родные места, всю родную мне жизнь. И. Гончаров Герои романа ищут пути органического развития России, снимающего крайности патриархальной жизни и буржуазного прогресса. Основной конфликт - столкновение старой патриархальной России с новой, деятельной.

Борис Райский - главный герой романа. Он художник, человек, стремящийся творчески реализовать себя в поэзии, живописи, скульптуре, собирающийся писать роман, но так и не решающийся всерьёз приняться за что-либо по причине своей слабохарактерности. Райский не способен к упорному труду, к усидчивости и потому не может довести начатое дело до конца. В этом его сходство с Онегиным и Печориным. Марк Волохов –политический ссыльный. Он умён, начитан, но выражает нигилистические идеи, не приносящие обществу никакой пользы. Волохов относится к остальным с неуважением; порой он циничен. Идеал верности старой России раскрывается при помощи Марфиньки и Веры. Марфинька цельная, непосредственная натура. Вера много читает, рвётся к прекрасному, вырабатывает независимый взгляд на жизнь.

1870-80 гг- критические статьи «Мильон терзаний», «Лучше поздно, чем никогда», «Заметки о личности Белинского» П.Ф.Борель И. Гончаров в своём рабочем кабинете. Последние годы

В ночь на 15 сентября 1891 года, будучи уже дряхлым стариком, И. А. Гончаров умер от воспаления лёгких. Перед смертью писатель сжёг всё написанное в последние годы. Писатель на смертном одре, фото 1891 г.

Роман И.А. Гончарова «Обломов» раскрывает проблему социального общества тех времен. В этом произведении главные герои не смогли разобраться с собственными чувствами, лишив себя права на счастье. Об одной из таких героинь с несчастной судьбой и пойдет речь.

Образ и характеристика Ольги Ильинской с цитатами в романе «Обломов» помогут полностью раскрыть ее непростой характер и лучше понять эту женщину.

Внешность Ольги

Назвать юное создание красавицей представляется с трудом. Внешность девушки далека от идеалов и общепринятых стандартов.

«Ольга в строгом смысле не была красавица.…Но если б ее обратить в статую, она была бы статуя грации и гармонии».

Будучи маленького роста она умудрялась ходить словно царица, с гордо поднятой головой. В девушке чувствовалась порода, стать. Она не притворялась, пытаясь казаться лучше. Не кокетничала, не заискивала. Была максимально естественна в проявлении эмоций и чувств. Все в ней было настоящим, без капли фальши и лжи.

«В редкой девице встретишь такую простоту и естественную свободу взгляда, слова, поступка…никакой лжи, никакой мишуры, ни умысла!».

Семья

Воспитанием Ольги занимались не родители, тетка, заменившая отца и мать. Мать девушка помнила по портрету, висевшему в гостиной. Об отце, с тех пор как он увез ее из имения в пятилетнем возрасте, она не имела сведений. Став сиротой, ребенок был предоставлен сам себе. Малышке не хватало поддержки, заботы, теплых слов. Тетке было не до нее. Она была слишком погружена в светскую жизнь, и до страданий племянницы ей не было никакого дела.

Образование

Несмотря на вечную занятость, тетушка смогла выделить время на образование подрастающей племянницы. Ольга была не из тех, кого кнутом заставляют садиться за уроки. Она всегда стремилась получать новые знания, постоянно развиваясь и двигаясь вперед в этом направлении. Книги были отдушиной, а музыка служила источником вдохновения. Помимо игры на фортепиано она прекрасно пела. Ее голос, несмотря на мягкость звучания, был силен.

« От этого чистого, сильного девического голоса, билось сердце, дрожали нервы, глаза искрились и заплывали слезами…»

Характер

Как ни странно она любила уединение. Шумные компании, веселые посиделки с друзьями это не про Ольгу. Она не стремилась обрастать новыми знакомствами, раскрывая перед чужими людьми душу. Кто-то считал ее слишком умной, другие наоборот недалекой.

«Одни считали ее недалекой, так как не срывались с ее языка мудрые сентенции...»

Не отличавшаяся разговорчивостью, она предпочитала жить в своей ракушке. В том придуманном мирке, где было хорошо и спокойно. Внешнее спокойствие разительно отличалось от внутреннего состояния души. Девушка всегда четко знала, чего хочет от жизни и старалась реализовывать намеченные планы.

« Если у ней явится какое-нибудь намерение, так дело и закипит..»

Первая любовь или знакомство с Обломовым

Первая любовь пришла в 20 лет. Знакомство было запланированным. Штольц привел Обломова в дом Ольгиной тетушки. Услышав ангельский голосок Обломов, понял, что пропал. Чувство оказалось взаимным. С этого момента встречи стали постоянными. Молодые люди увлеклись друг другом и начали задумываться о совместной жизни.

Как любовь меняет человека

Любовь способна изменить любого человека. Ольга не стала исключением. У нее словно крылья за спиной выросли от охвативших чувств. Все в ней бурлило и кипело от желания перевернуть мир, изменив его, сделав лучше, чище. Избранник Ольги был другого поля ягода. Понять эмоции и амбиции возлюбленной слишком сложная задача. Ему было сложно противостоять этому вулкану страстей, сметающему все на своем пути. Он хотел видеть в ней тихую, спокойную женщину, полностью посвятившую себя дому, семье. Ольга наоборот хотела встряхнуть Илью, поменять его внутренний мир и привычный уклад жизни.

«Она мечтала, как “прикажет ему прочесть книги”, которые оставил Штольц, потом читать каждый день газеты и рассказывать ей новости, писать в деревню письма, дописывать план устройства имения, приготовиться ехать за границу – словом, он не задремлет у нее; она укажет ему цель, заставит полюбить опять все, что он разлюбил».

Первое разочарование

Время шло, ничего не менялось. Все оставалось на своих местах. Ольга прекрасно знала, на что шла, позволив отношениям зайти слишком далеко. Отступать было не в ее правилах. Она продолжала надеяться, искренне веря, что сможет переделать Обломова, подстроив под свою модель идеального во всех отношениях мужчину, но рано или поздно любому терпению приходит конец.

Разрыв

Она устала бороться. Девушку грызли сомнения, не совершила ли она ошибку, решив связать жизнь с безвольным, слабым человеком не способным на поступки. Всю жизнь приносить себя в жертву ради любви, зачем? Она и так слишком много времени топталась на месте, что было ей несвойственно. Настала пора идти дальше, но видимо одной.

«Я думала, что оживлю тебя, что ты можешь еще жить для меня, - а ты умер уже очень давно».

Эта фраза стала решающей перед тем, как Ольга поставила точку в своих так рано закончившихся отношениях с любимым, как ей казалось, человеком.

Штольц: спасительная жилетка или попытка номер два

Он всегда был для нее, прежде всего близким другом, наставником. Она делилась всем, что творилось в душе. Штольц всегда находил время поддержать, подставить плечо, дав понять, что всегда рядом, и она может на него положиться в любой ситуации. У них были общие интересы. Схожи жизненные позиции. Они вполне могли стать одним целым, на что и рассчитывал Андрей. Зализывать душевные раны после расставания с Обломовым, Ольга решила в Париже. В городе любви, где есть место надежде, вере в лучшее. Именно здесь и произошла ее встреча со Штольцом.

Замужество. Попытка стать счастливой.

Андрей окружил вниманием, заботой. Ей были приятны ухаживания.

«Непрерывное, исполненное ума и страсти поклонение такого человека как Штольц»

Восстанавливало пострадавшее, оскорбленное самолюбие. Она была ему благодарна. Постепенно сердце начало оттаивать. Женщина чувствовала, что готова к новым отношениям, что созрела для семьи.

«Она испытывала счастье и не могла определить, где границы, что оно такое».

Став женой, она впервые смогла понять, что значит быть любимой и любить.

Спустя несколько лет

Несколько лет супруги прожили в счастливом браке. Ольге казалось, что именно в Штольце:

«Не слепо, а с сознаньем, и в нем воплотился ее идеал мужского совершенства».

Но быт заедал. Женщина заскучала. Равномерный ритм серых будней душил, не давая выхода накопившейся энергии. Ольге не хватало бурной деятельности, которую она вела с Ильей. Она пыталась списать душевное состояние на усталость, депрессию, но ситуация не улучшалась, накаляясь все больше. Андрей интуитивно чувствовал перемены в настроении, не понимая истинной причины подавленного состояния супруги. Неужели они ошиблись, и попытка стать счастливыми не удалась, но почему?

Заключение

Кто виноват в том, что с нами происходит на том или ином этапе жизни. Большей частью мы сами. В современном мире Ольга бы не скучала и не зацикливалась на проблемах. В то время женщин с мужским характером были единицы. Их не понимали и не принимали в обществе. Она одна ничего бы не смогла изменить, а сама меняться оказалась не готова, будучи эгоисткой в душе. Семейная жизнь оказалась не для нее. Ей оставалось принять ситуацию, либо отпустить.