Главная › Воспитание › Лимонад - рассказ зощенко. михаил зощенко - лучшие рассказы

Лимонад - рассказ зощенко. михаил зощенко - лучшие рассказы

Зощенко М - Лимонад
рассказ

Я, конечно, человек непьющий. Ежели другой раз и выпью, то мало - так, приличия ради или славную компанию поддержать.
Больше как две бутылки мне враз нипочём не употребить. Здоровье не дозволяет. Один раз, помню, в день своего бывшего ангела, я четверть выкушал.
Но это было в молодые, крепкие годы, когда сердце отчаянно в груди билось, и в голове мелькали разные мысли.
А теперь старею.
Знакомый ветеринарный фельдшер, товарищ Птицын, давеча осматривал меня и даже, знаете, испугался. Задрожал.
- У вас,- говорит,- полная девальвация. Где,- говорит,- печень, где мочевой пузырь, распознать,- говорит,- нет никакой возможности. Очень,- говорит,- вы сносились.
Хотел я этого фельдшера побить, но после остыл к нему.
«Дай,- думаю,- сперва к хорошему врачу схожу, удостоверюсь».
Врач никакой девальвации не нашёл..................

Читает И.Ильинский

И́горь Влади́мирович Ильи́нский (11 (24) июля 1901-13 января 1987) - советский актёр, режиссёр театра и кино, мастер художественного слова (чтец). Народный артист СССР (1949). Член КПСС с 1960 года. Герой Социалистического Труда (1974). Лауреат трех Сталинских премий первой степени (1941, 1942, 1951).

Уже первые сатирические произведения Михаила Михайловича Зощенко свидетельствовали о том, что русская литература пополнилась новым именем писателя, не похожего ни на кого другого, со своим, особым взглядом на мир, общественную жизнь, мораль, культуру, человеческие взаимоотношения. Язык прозы Зощенко также не был похож на язык других писателей, работающих в жанре сатиры.

Зощенко в своих произведениях ставит героев в такие обстоятельства, к которым они не могут приспособиться, оттого выглядят смешными, нелепыми, жалкими.

Михаи́л Миха́йлович Зо́щенко (28 июля (9 августа) 1895, Полтава - 22 июля 1958, Ленинград) - русский советский писатель.
Начиная с августа 1943 года, в период расцвета славы Зощенко, в литературном периодическом журнале «Октябрь» была начата публикация первых глав повести «Перед восходом солнца». В ней писатель пытался разобраться в своей меланхолии и неврастении, основываясь на учениях З. Фрейда и И. Павлова. 14 августа 1946 года появилось Постановление Оргбюро ЦК ВКП(б) о журналах «Звезда» и «Ленинград», в котором подверглись жесточайшей критике редакции обоих журналов «за предоставление литературной трибуны писателю Зощенко, произведения которого чужды советской литературе». Журналу «Звезда» запрещалось в дальнейшем печатать произведения писателя, а журнал «Ленинград» был вообще закрыт. Вслед за Постановлением на Зощенко и А. Ахматову обрушился секретарь ЦК ВКП(б) А. Жданов. О повести «Перед восходом солнца» в своем докладе он говорил: «В этой повести Зощенко выворачивает наизнанку свою подлую и низкую душонку, делая это с наслаждением, со смакованием…» Этот доклад послужил сигналом к травле и исключению Зощенко из Союза Писателей СССР. В 1946-1953 он главным образом занимался переводческой деятельностью без права подписи переведённых работ, а также подрабатывал сапожником.
В июне 1953 Зощенко был вновь принят в Союз писателей. В последние годы жизни работал в журналах «Крокодил» и «Огонёк». После достижения пенсионного возраста и до самой смерти (с 1954 по 1958 годы) Зощенко было отказано в пенсии. Последние годы Зощенко проживал на даче в Сестрорецке. Похороны Зощенко на Литературных мостках Волковского кладбища, где хоронили писателей, не разрешили. Похоронен на Сестрорецком кладбище под Санкт-Петербургом.
В его последней квартире организован музей.
По произведениям М. М. Зощенко снято несколько художественных фильмов, в том числе знаменитая комедия Леонида Гайдая «Не может быть!» (1975) по рассказу и пьесам «Преступление и наказание», «Забавное приключение», «Свадебное происшествие».

Зощенко М - Лимонад
рассказ

Читает И.Ильинский

РЕПЕРТУАР ДЛЯ СЦЕНИЧЕСКИХ ВЫСТУПЛЕНИЙ

Из репертуара Григория и Бориса Желдаковых

1960 – 2009 г.г.

М. Зощенко. Лимонад (рассказ)
Я, конечно, человек непьющий. Ежели другой раз и выпью, то мало - так, приличия ради или славную компанию поддержать.

Больше как две бутылки мне враз нипочём не употребить. Здоровье не дозволяет. Один раз, помню, в день своего бывшего ангела, я четверть выкушал.

Но это было в молодые, крепкие годы, когда сердце отчаянно в груди билось, и в голове мелькали разные мысли.

А теперь старею.

Знакомый ветеринарный фельдшер, товарищ Птицын, давеча осматривал меня и даже, знаете, испугался. Задрожал.

У вас,- говорит,- полная девальвация. Где,- говорит,- печень, где мочевой пузырь, распознать,- говорит,- нет никакой возможности. Очень,- говорит,- вы сносились.

Хотел я этого фельдшера побить, но после остыл к нему.

«Дай,- думаю,- сперва к хорошему врачу схожу, удостоверюсь».

Врач никакой девальвации не нашёл.

Органы,- говорит,- у вас довольно в аккуратном виде. И пузырь,- говорит,- вполне порядочный и не протекает. Что касается сердца - очень ещё отличное, даже,- говорит,- шире, чем надо. Но,- говорит,- пить вы перестаньте, иначе очень просто смерть может приключиться.

А помирать, конечно, мне неохота. Я жить люблю. Я человек ещё молодой. Мне только-только в начале нэпа сорок три года стукнуло. Можно сказать, в полном расцвете сил и здоровья. И сердце в груди широкое. И пузырь, главное, не протекает. С таким пузырём жить да радоваться. «Надо,- думаю,- в самом деле пить бросить». Взял и бросил.

Не пью и не пью. Час не пью, два не пью. В пять часов вечера пошёл, конечно, обедать в столовую.

Покушал суп. Начал варёное мясо кушать - охота выпить. «Заместо,- думаю,- острых напитков попрошу чего-нибудь помягче - нарзану или же лимонаду». Зову.

Эй,- говорю,- который тут мне порции подавал, неси мне, куриная твоя голова, лимонаду.

Приносят, конечно, мне лимонаду на интеллигентном подносе. В графине. Наливаю в стопку.

Пью я эту стопку, чувствую: кажись, водка. Налил ещё. Ей-богу, водка. Что за чёрт! Налил остатки - самая настоящая водка.

Неси,- кричу,- ещё!

«Вот,- думаю,- попёрло-то!»

Приносят ещё.

Попробовал ещё. Никакого сомнения не осталось - самая натуральная.

После, когда деньги заплатил, замечание всё-таки сделал.

Я,- говорю,- лимонаду просил, а ты чего носишь, куриная твоя голова?

Тот говорит:

Так что это у нас завсегда лимонадом зовётся. Вполне законное слово. Ещё с прежних времён... А натурального лимонаду, извиняюсь, не держим - потребителя нету.

Неси,- говорю,- ещё последнюю.

Так и не бросил. А желание было горячее. Только вот обстоятельства помешали. Как говорится - жизнь диктует свои законы. Надо подчиняться.
^ Михаил Зощенко. "Аристократка"
Григорий Иванович шумно вздохнул, вытер подбородок рукавом и начал рассказывать:

Я, братцы мои, не люблю баб, которые в шляпках. Ежели баба в шляпке, ежели чулочки на ней фильдекосовые, или мопсик у ней на руках, или зуб золотой, то такая аристократка мне и не баба вовсе, а гладкое место.

А в свое время я, конечно, увлекался одной аристократкой. Гулял с ней и в театр водил. В театре-то все и вышло. В театре она и развернула свою идеологию во всем объеме.

А встретился я с ней во дворе дома. На собрании. Гляжу, стоит этакая фря. Чулочки на ней, зуб золоченый.

Откуда, - говорю, - ты, гражданка? Из какого номера?

Я, - говорит, - из седьмого.

Пожалуйста, - говорю, - живите.

И сразу как-то она мне ужасно понравилась. Зачастил я к ней. В седьмой номер. Бывало, приду, как лицо официальное. Дескать, как у вас, гражданка, в смысле порчи водопровода и уборной? Действует?

Да, - отвечает, - действует.

И сама кутается в байковый платок, и ни мур-мур больше. Только глазами стрижет. И зуб во рте блестит. Походил я к ней месяц - привыкла. Стала подробней отвечать. Дескать, действует водопровод, спасибо вам, Григорий Иванович.

Ну, а раз она мне и говорит:

Что вы, говорит, меня все по улицам водите? Аж голова закрутилась. Вы бы, говорит, как кавалер и у власти, сводили бы меня, например, в театр.

Можно, - говорю.

И как раз на другой день прислала комячейка билеты в оперу. Один билет я получил, а другой мне Васька-слесарь пожертвовал.

На билеты я не посмотрел, а они разные. Который мой - внизу сидеть, а который Васькин - аж на самой галерке.

Вот мы и пошли. Сели в театр. Она села на мой билет, я - на Васькин. Сижу на верхотурье и ни хрена не вижу. А ежели нагнуться через барьер, то ее вижу. Хотя плохо. Поскучал я, поскучал, вниз сошел. Гляжу - антракт. А она в антракте ходит.

Здравствуйте, - говорю.

Здравствуйте.

Интересно, - говорю, - действует ли тут водопровод?

Не знаю, - говорит.

И сама в буфет. Я за ней. Ходит она по буфету и на стойку смотрит. А на стойке блюдо. На блюде пирожные.

А я этаким гусем, этаким буржуем нерезаным вьюсь вокруг ее и предлагаю:

Ежели, говорю, вам охота скушать одно пирожное, то не стесняйтесь. Я заплачу.

Мерси, - говорит.

И вдруг подходит развратной походкой к блюду и цоп с кремом и жрет.

А денег у меня - кот наплакал. Самое большое, что па три пирожных. Она кушает, а я с беспокойством по карманам шарю, смотрю рукой, сколько у меня денег. А денег - с гулькин нос.

Съела она с кремом, цоп другое. Я аж крякнул. И молчу. Взяла меня этакая буржуйская стыдливость. Дескать, кавалер, а не при деньгах.

Я хожу вокруг нее, что петух, а она хохочет и на комплименты напрашивается.

Я говорю:

Не пора ли нам в театр сесть? Звонили, может быть.

А она говорит:

И берет третье.

Я говорю:

Натощак - не много ли? Может вытошнить.

Нот, - говорит, - мы привыкшие.

И берет четвертое.

Тут ударила мне кровь в голову.

Ложи, - говорю, - взад!

А она испужалась. Открыла рот, а во рте зуб блестит.

А мне будто попала вожжа под хвост. Все равно, думаю, теперь с пей не гулять.

Ложи, - говорю, - к чертовой матери!

Положила она назад. А я говорю хозяину:

Сколько с нас за скушанные три пирожные?

А хозяин держится индифферентно - ваньку валяет.

С вас, - говорит, - за скушанные четыре штуки столько-то.

Как, - говорю, - за четыре?! Когда четвертое в блюде находится.

Нету, - отвечает, - хотя оно и в блюде находится, но надкус на ем сделан и пальцем смято.

Как, - говорю, - надкус, помилуйте! Это ваши смешные фантазии.

А хозяин держится индифферентно - перед рожей руками крутит.

Ну, народ, конечно, собрался. Эксперты.

Одни говорят - надкус сделан, другие - нету.

А я вывернул карманы - всякое, конечно, барахло на пол вывалилось, народ хохочет. А мне не смешно. Я деньги считаю.

Сосчитал деньги - в обрез за четыре штуки. Зря, мать честная, спорил.

Заплатил. Обращаюсь к даме:

Докушайте, говорю, гражданка. Заплачено.

А дама не двигается. И конфузится докушивать.

А тут какой-то дядя ввязался.

Давай, - говорит, - я докушаю.

И докушал, сволочь. За мои-то деньги.

Сели мы в театр. Досмотрели оперу. И домой.

А у дома она мне и говорит своим буржуйским тоном:

Довольно свинство с вашей стороны. Которые без денег - не ездют с дамами.

А я говорю.

Не в деньгах, гражданка, счастье. Извините за выражение.

Так мы с ней и разошлись.

Не нравятся мне аристократки.

^ М.Зощенко. «Баня»
Говорят, граждане, в Америке бани отличные.

Туда, например, гражданин придёт, скинет бельё в особый ящик и пойдёт себе мыться. Беспокоиться даже не будет - мол, кража или пропажа, номерка даже не возьмёт.

Ну, может, иной беспокойный американец и скажет банщику:

Гуд бай,- дескать,- присмотри.

Только и всего.

Помоется этот американец, назад придёт, а ему чистое бельё подают - стираное и глаженое. Портянки небось белее снега. Подштанники зашиты, залатаны. Житьишко!

А у нас бани тоже ничего. Но хуже. Хотя тоже мыться можно.

У нас только с номерками беда. Прошлую субботу я пошёл в баню (не ехать же, думаю, в Америку),- дают два номерка. Один за бельё, другой за пальто с шапкой.

А голому человеку куда номерки деть? Прямо сказать - некуда. Карманов нету. Кругом - живот да ноги. Грех один с номерками. К бороде не привяжешь.

Ну, привязал я к ногам по номерку, чтоб не враз потерять. Вошёл в баню.

Номерки теперича по ногам хлопают. Ходить скучно. А ходить надо. Потому шайку надо. Без шайки какое же мытьё? Грех один.

Ищу шайку. Гляжу, один гражданин в трёх шайках моется. В одной стоит, в другой башку мылит, а третью левой рукой придерживает, чтоб не спёрли.

Потянул я третью шайку, хотел, между прочим, её себе взять, а гражданин не выпущает.

Ты что ж это,- говорит,- чужие шайки воруешь? Как ляпну,- говорит,- тебе шайкой между глаз - не зарадуешься.

Я говорю:

Не царский,- говорю,- режим шайками ляпать. Эгоизм,- говорю,- какой. Надо же,- говорю,- и другим помыться. Не в театре,- говорю.

А он задом повернулся и моется.

«Не стоять же,- думаю,- над его душой. Теперича,- думаю,- он нарочно три дня будет мыться».

Через час гляжу, какой-то дядя зазевался, выпустил из рук шайку. За мылом нагнулся или замечтался - не знаю. А только тую шайку я взял себе.

Теперича и шайка есть, а сесть негде. А стоя мыться - какое же мытьё? Грех один.

Хорошо. Стою стоя, держу шайку в руке, моюсь.

А кругом-то, батюшки-светы, стирка самосильно идёт. Один штаны моет, другой подштанники трёт, третий ещё что-то крутит. Только, скажем, вымылся - опять грязный. Брызжут, дьяволы. И шум такой стоит от стирки - мыться неохота. Не слышишь, куда мыло трёшь. Грех один.

«Ну их,- думаю,- в болото. Дома домоюсь».

Иду в предбанник. Выдают на номер бельё. Гляжу - всё моё, штаны не мои.

Граждане,- говорю.- На моих тут дырка была. А на этих эвон где.

А банщик говорит:

Мы,- говорит,- за дырками не приставлены. Не в театре,- говорит.

Хорошо. Надеваю эти штаны, иду за пальто. Пальто не выдают - номерок требуют. А номерок на ноге забытый. Раздеваться надо. Снял штаны, ищу номерок - нету номерка. Верёвка тут, на ноге, а бумажки нет. Смылась бумажка.

Подаю банщику верёвку - не хочет.

По верёвке,- говорит,- не выдаю. Это,- говорит,- каждый гражданин настрижёт верёвок - польт не напасёшься. Обожди,- говорит,- когда публика разойдётся - выдам, какое останется.

Я говорю:

Братишечка, а вдруг да дрянь останется? Не в театре же,- говорю. Выдай,- говорю,- по приметам. Один,- говорю,- карман рваный, другого нету. Что касаемо пуговиц, то,- говорю,- верхняя есть, нижних же не предвидится.

Всё-таки выдал. И верёвки не взял.

Оделся я, вышел на улицу. Вдруг вспомнил: мыло забыл.

Вернулся снова. В пальто не впущают.

Раздевайтесь,- говорят.

Я говорю:

Я, граждане, не могу в третий раз раздеваться. Не в театре,- говорю. Выдайте тогда хоть стоимость мыла.

Не дают - не надо. Пошёл без мыла.

Конечно, читатель может полюбопытствовать: какая, дескать, это баня? Где она? Адрес?

Какая баня? Обыкновенная. Которая в гривенник.
1924
^ Сергей Михалков

Как старик корову продавал

(Русская сказка)
На рынке корову старик продавал,

Хоть многим была коровёнка нужна,

Но, видно, не нравилась людям она.
- Хозяин, продашь нам корову свою?

Продам. Я с утра с ней на рынке стою!
- Не много ли просишь, старик, за неё?

Да где наживаться! Вернуть бы своё!
- Уж больно твоя коровёнка худа!

Болеет, проклятая. Прямо беда!

Да мы молока не видали пока...
Весь день на базаре старик торговал,

Никто за корову цены не давал.
Один паренёк пожалел старика:

Папаша, рука у тебя нелегка!

Я возле коровы твоей постою,

Авось продадим мы скотину твою.
Идёт покупатель с тугим кошельком,

И вот уж торгуется он с пареньком;

Корову продашь?

Покупай, коль богат.

Корова, гляди, не корова, а клад!
- Да так ли! Уж выглядит больно худой!

Не очень жирна, но хороший удой.

А много ль корова даёт молока?

Не выдоишь за день - устанет рука.
Старик посмотрел на корову свою:

Зачем я, Бурёнка, тебя продаю?

Корову свою не продам никому -

Такая скотина нужна самому!

^ Автор неизвестен. «О величии русского языка».
70 лет назад в купе вагона первого класса ехало четыре пассажира: русский, англичанин, немец и итальянец. Ехали они долго, и разговор вращался вокруг разных предметов. И, наконец, заговорили о языках - какой язык лучше, красивее, богаче и какому языку принадлежит будущее. Каждый восхвалял язык своего народа. Англичанин сказал:

Англия - страна завоеваний, мореплавателей, путешественников, она развеяла славу своего языка по всем концам земного шара. Английский язык - язык Шекспира, Диккенса, Байрона, - богатейший язык в мире и нет ему равных.

Ничего подобного, - заявил немец, - наш язык - язык науки, техники, философии, язык Гегеля. Что может сравниться с немецким языком!

Вы оба правы, - сказал итальянец, - но подумайте, где, под чьим небом, на каком языке звучат мелодичные песни и любовные романсы - конечно же, на языке солнечной Италии! язык Италии - сладчайший язык любви, а любовь присуща всем. Язык Италии- язык Данте, Петрарки, Боккаччо, - богатейший язык в мире, и ему нет равных.

Русский долго, внимательно слушал, а затем сказал:

Я тоже мог бы сказать, что наш русский язык - богатейший в мире, но я не пойду по этому пути, а вот могли бы вы на своем языке или на любом языке мира составить небольшой рассказ, пусть в шуточной форме, с завязкой, при условии, чтобы в этом рассказе было не менее 100 - 150-ти слов с обязательным условием, чтобы каждое слово начиналось с одной и той же буквы.

Это озадачило наших собеседников, и они дружно сказали:

Нет, ни на одном языке это невозможно!

А вот на русском, - сказал русский, - возможно.- Говоря это, он обратился к итальянцу и попросил назвать любую букву алфавита.

Тот поморщился и сказал:

Ну, все равно! Ну, допустим, "П"!

Ну, вот вам и пожалуйста, - сказал русский, - вот и заголовок -

^ "ПЕРВЫЙ ПОЦЕЛУЙ

Петр Петрович Петушков получил по почте письмо, полное приятных пожеланий.

"Приезжайте, Петр Петрович, - писала прелестнейшая Полина Павловна Перепелкина, - посидим, поговорим, покурим, потанцуем".

Пригласительное письмо Петру Петровичу понравилось. Поехал, приехал. Петра Петровича принимал почтеннейший папаша Полины Павловны - Павел Пантелеймонович Перепелкин. Подошел плешивенький племянник. Появилась Полина Павловна, Петра Петровича приветствуя.

Посидели, поговорили, потанцевали. Пригласили пообедать. Подали: пельмени, плов, печенку, паштет, почки, помидорчики, пирожки, пончики, печенье, пирожные, предложили половинку померанцевой.

Плотно пообедав, Петр Петрович почувствовал приятное пресыщение. После принятия пищи Полина Павловна предложила:

Пойдемте, Петр Петрович, походим по парку.

Потом Полина Павловна предложила:

Присядемьте, Петр Петрович, посидим.

Присели, помолчали, повздыхали. Полина Павловна придвинулась поближе... Прозвучал первый поцелуй.

Поженим, поженим! - проговорил подошедший папаша.

Поженим, поженим! - повторил подошедший плешивенький племянник.

Петр Петрович побледнел, привстал, пошатнулся, побежал прочь.

Приехав, пожертвовав первосортными подтяжками, Петр Петрович Петушков повесился".
И все сидящие в купе поняли, что самый богатый язык в мире - это русский язык.
^ Лион Измайлов. «Психотерапия».
Товарищи, пьющие среди вас есть? Нет-нет, вставать не надо. Это я так, чтобы разговор начать. Просто пьющие меня лучше поймут.

Значит, затащила меня жена к врачу. Сам бы ни за что не пошел. Но она пристала - пойдем да пойдем. Сейчас, говорит, с этим запросто. Таблетку проглотишь, потом гипноз, потом - психотерапию проведут, и больше не хочется. Даже по праздникам не тянет.

Дай, думаю, зайду для смеха. Быть такого не может, чтобы я пить не хотел. Да с этим никакая научно-техническая революция не справится!

Вхожу к врачу, а он сразу:

Вы что, пить бросить хотите?

Я говорю:

Жена хочет.

Ну и правильно, - говорит, - идите и пейте на здоровье.

Чего же я к нему пришел? Я говорю:

Может быть, все-таки попробовать?

Да вы что, с ума сошли? Зачем вам это нужно?

Ну, как же, пьянство - это все-таки вред.

Да с чего вы это взяли? Какой вам от этого вред?

Ну, я напьюсь, драться иной раз начинаю.

Правильно. А что же это за удовольствие: выпить - да не подраться? Вспомнить потом нечего.

А я и так ничего не помню на утро. Проснемся - вот такой фингал под глазом, а кто и откуда - не помню.

Хорошо, - говорит, - вспомнил бы - снова драться надо. Опять схлопотать можно.

Ну, хорошо, - говорю, - я же пьяный удержу не знаю. Я ведь и трехэтажным в троллейбусе залепить могу.

Ну и что? Трезвым же вы себе этого не позволите?

Так что же вам, молчать всю жизнь?

Ну, это ладно, а я ведь еще пьяный на улице засыпаю.

Снова хорошо. Воздух свежий, ветерок. Трезвому такое в голову не придет - спать на улице.

Да, а жена ругается потом.

Это потому, что пьете мало. Больше надо пить.

И что же будет?

Она тогда совсем уйдет, причем с детьми.

Как же я без них?

А что - удобно. При них же не выругаться, ни с топором по квартире побегать, и на улице не поспишь. А так - красота: семьи нет, денег отдавать никому не надо. Получил получку и в тот же день всю и ухнул.

А потом как же?

Ну, потом тут рубль стрельнул, там - полтинник.

А когда давать перестанут?

Ну, тогда и милостыню попросить можно. Все равно на асфальте лежать. Трудно что ли руку протянуть?

Да кто же мне такому приличному подаст?

Приличному? Да вы что? К тому времени на вас смотреть жалко будет.

А со здоровьем как же? Ведь от пьянства в старости склероз, сердечная болезнь - сердечная недостаточность?

А вам это не грозит. Не доживете вы до этого.

Что же, я умру скоро?

Да что вы, батенька, вам еще жить да жить. Года три - это точно, а то и все пять.

А потом что же?

Потом в ящик сыграете. Как говорится, дуба дадите где-нибудь под забором. Но зато эти три года проживете в свое удовольствие.

И жена даже на могилку не придет?

А чего ей приходить? У нее муж другой!

Тут я не выдержал, выскочил из кабинета, как крикну жене:

Я тебе дам мужа другого! Со мной будешь жить! И если хоть раз еещ за мной не уследишь - держать тебе ответ перед общественностью!

^ В.Бахнов и Я.Костюковский.

Давайте разберемся!
Еще до сих пор поговорка живет

О том, что, мол, пьяного бог бережет.

Давайте рассмотрим, как это бывает,

Как пьяных практически бог охраняет.
Весь день в воскресенье, с утра до заката

Петров отмечал день рождения брата,

Потом прогулял он всю ночь напролет,

А утром, шатаясь, пришел на завод.
И сразу же с ним началась чертовщина:

В глазах у Петрова двоились машины

И, будучи этим весьма удивлен,

К начальнику цеха направился он.
В конторе другая возникла помеха:

Там два оказалось начальника цеха,

Синхронно привстали со стула они,

Синхронно сказали: "А ну-ка, дыхни!"
Потом на кушетку его уложили,

Зеленою скатертью нежно укрыли,

Под голову сунули пачку газет

И вышли на цыпочках, выключив свет...
Короче, за многие годы работы

Не знал он такой теплоты и заботы.

И все говорили: ну, что за беда!

Мол, пьяный проспится, дурак - никогда!
...По улице едет трамвай, громыхая.

Стоит гражданин на площадке трамвая.

А впрочем, сказать:"Он стоит..." - это ложь,

Поскольку он, как говорится, - хорош!
Вот сходу при первом крутом повороте

Он обнял совсем незнакомую тетю

И, чтобы не рухнуть, спасения ради,

Схватился за ухо какого-то дяди.
Но были напрасными эти стремленья -

Тщедушной старушке он сел на колени!

По улице едет трамвай, громыхая...

Лежит гражданин на площадке трамвая.
И лежа, весьма равнодушно, упрямо

Он все вспоминает какую-то маму...

А бабушка всем объясняет в трамвае:

Упился, касатик! Со всяким бывает!..
На сцене - усадьба в глуши деревенской.

На сцену выходит знакомый нам Ленский.

Но выглядит странно корнет молодой:

Он, видно, не очень владеет собой.
Пройдя возле рампы зигзагообразно,

Татьяну он в плечико чмокнул развязно

И тут же, весьма равнодушно, упрямо

Он стал волочиться за... Таниной мамой.
Ни разу, ни разу в таком упоенье

Дуэли не ждал разъяренный Евгений,

Ни разу, ни разу еще, может быть,

Он Ленского так не мечтал пристрелить...
Но Ленский дуэль всю испортил. Он прямо

До выстрела пал... в оркестровую яму.

А после спектакля, в гримерской уборной

За спящего Ленского столь же упорно
Вступился Онегин - он был предместкома -

Мол, с кем не бывает, мол, всяким знакомо!..
Так вот, до сих пор поговорка живет

О том, что, мол, пьяного, бог бережет.
Три случая мы рассмотрели, и ясно,

Что бог в поговорке помянут напрасно.

Пора откровенно признаться нам в том,

Что пьяных мы сами всегда бережем,
Мы сами их нежим, мы сами их холим,

И зря мы связали богов с алкоголем.

При всех этих случаях скажем в итоге:

Мы сами, друзья, к сожалению, - боги!

ЛИМОНАД
рассказ

Аннотация

Я, конечно, человек непьющий. Ежели другой раз и выпью, то мало - так, приличия ради или славную компанию поддержать.
Больше как две бутылки мне враз нипочем не употребить. Здоровье не дозволяет. Один раз, помню, в день своего бывшего ангела, я четверть выкушал.
Но это было в молодые, крепкие годы, когда сердце отчаянно в груди билось, и в голове мелькали разные мысли.
А теперь старею.
Знакомый ветеринарный фельдшер, товарищ Птицын, давеча осматривал меня и даже, знаете, испугался. Задрожал.
- У вас,- говорит,- полная девальвация. Где,- говорит,- печень, где мочевой пузырь, распознать,- говорит,- нет никакой возможности. Очень,- говорит,- вы сносились.
Хотел я этого фельдшера побить, но после остыл к нему.
«Дай,- думаю,- сперва к хорошему врачу схожу, удостоверюсь».
Врач никакой девальвации не нашел....

Читает: Сергей Юрский

Юрский Сергей Юрьевич – российский актер театра и кино, сценарист, театральный режиссер. Премия "Кинотавр" в номинации "Главные призы в конкурсе "Фильмы для избранных" за 1991 год. Медаль Пушкина (2000, за исполнение роли Импровизатора в фильме "Маленькие трагедии")
Сергей Юрский родился в Ленинграде 16 марта 1935. В 1952-1955 учился на юридическом факультете Ленинградского университета. Окончил Ленинградский театральный институт им. А. Н. Островского (1959, мастерская Л. Макарьева).
С 1957 – актер БДТ им. М. Горького в Ленинграде, с 1979 – актер и режиссер театра им. Моссовета в Москве. Режиссер театральных спектаклей и постановок. Создал уникальный театр одного актера. Чтец пятнадцати программ классических и современных авторов.
В 1992 организовал в Москве "АРТель АРТистов Сергея Юрского".

Http://teatron-journal.ru/index.php/nas-podderzhivayut/item/136-iurskiy

Я, конечно, человек непьющий. Ежели другой раз и выпью, то мало, так, приличия ради или славную компанию поддержать.

Больше как две бутылки мне враз нипочем не употребить. Здоровье не дозволяет. Один раз, помню, в день своего бывшего ангела я четверть выкушал.

Но это было в молодые, крепкие годы, когда сердце отчаянно в груди билось, и в голове мелькали разные мысли.

А теперь старею.

Знакомый ветеринарный фельдшер, товарищ Птицын, давеча осматривал меня и даже, знаете, испугался. Задрожал.

— У вас, — говорит, — полная девальвация. Где, — говорит, — печень, где мочевой пузырь, распознать, — говорит — нет никакой возможности. Очень, — говорит, — вы сносились.

Хотел я этого фельдшера побить, но после остыл к нему. «Дай, — думаю, — сперва к хорошему врачу схожу, удостоверюсь». Врач никакой девальвации не нашел.

— Органы, — говорит, — у вас довольно в аккуратном виде. И пузырь, — говорит, — вполне порядочный и не протекает. Что касается сердца, то сердце очень еще отличное, даже, — говорит, — шире, чем надо. Но, — говорит, — пить вы перестаньте, иначе очень просто смерть может приключиться.

А помирать, конечно, мне неохота. Я жить люблю. Я человек еще молодой. Мне только-только в начале нэпа тридцать три года стукнуло. Можно сказать, в полном расцвете сил и здоровья. И сердце в груди широкое. И пузырь, главное, не протекает. С таким пузырем жить да радоваться. «Надо, — думаю, — в самом деле пить бросить».

Взял и бросил.

Не пью и не пью. Час не пью, два часа не пью. В пять часов вечера пошел, конечно, обедать в столовую.

Покушал суп. Начал вареное мясо кушать — охота выпить. «Заместо, — думаю, — острых напитков попрошу чего-нибудь помягче — нарзану или же лимонаду». Зову.

— Эй, — говорю, — который тут мне порции подавал, неси мне, куриная твоя голова, лимонаду.

Приносят, конечно, мне лимонад на интеллигентном подносе. В графине. Наливаю в стопку.

Пью я эту стопку, чувствую: кажись водка. Налил еще. Ей-богу, водка. Что за черт! Налил остатки — самая настоящая водка.

— Неси, — кричу, — еще!

«Вот, — думаю, — поперло-то».

Приносит еще.

Попробовал еще. Никакого сомненья не осталось — самая натуральная.

После, когда деньги платил, замечание все-таки сделал.

— Я, — говорю, — лимонаду просил, а ты чего носишь, куриная твоя голова?

Тот говорит:

— Так что это у нас завсегда лимонадом зовется. Вполне законное слово. Еще с прежних времен… А натурального лимонаду, извиняюсь, не держим — потребителя нету.

— Неси, — говорю, — еще последнюю.

Так и не бросил. А желание было горячее. Только вот обстоятельства помешали. Как говорится — жизнь диктует свои законы. Надо подчиняться.