Грустная история про заброшенную деревню и родной дом. Жизнь в глухой деревне: интересный рассказ и сильные фотографии - koyger — ЖЖ Рассказ домик в деревне 2
Миша Петров решил постичь сладость молитвы Иисусовой. Вот, думает, затворюсь где-нибудь подальше, чтоб ни друзей, ни телефона, ни электронной почты. Днем и ночью молитва, редкий сон, скудная трапеза, так, водичка, сухарики, ну и чтение священных книг.
Долго колебался из-за мобильника, брать не брать, все-таки глушь, мало ли что случится, но потом сообразил, что роуминга в глуши не бывает. И оставил мобильник дома.
Сессия как раз кончилась, практику в этом году можно было отрабатывать в сентябре, и Миша решил бежать в домик в деревне, год назад на спор купленный во время диалектологической экспедиции у одной бабки - за четыре тыщи рублей в складчину. Миша и три его товарища выиграли тогда у девчонок десять бутылок пива. Это был дом бабкиной покойной сестры, и бабка была рада радешенька этим тыщам, за домиком обещала присматривать, ну и все такое.
Родителям и трем другим друзьям-совладельцам Миша сказал, что едет навестить их имение, про молитву, конечно, ни слова - и друзья очень обрадовались, только с Мишей никто ехать не захотел - у всех оказались другие планы.
Ехал Миша два с половиной дня и наконец прибыл в Осаново. Так называлась эта деревня с домиком. Стучит к бабке-продавщице, звали ее немного по-литературному, Агафья Тихоновна, но все равно она была настоящая сибирская бабка. В общем, как у Валентина Распутина.
Здравствуйте, Агафья Тихоновна, - говорит ей Миша. - А как избушка-то наша на курьих ножках, не сгорела ли?
Что ты! - рассердилась Агафья Тихоновна. - Стоить.
И они пошли на другой конец деревни проведать домик. Домик и правда стоял, чуть только меньше он в этом году Мише показался, и бедней, но так все такой же. Открыла бабка дверь, вошел он в домик - а там травками какими-то пахнет, так и висят они в сенях пучками неизвестно сколько лет.
Темновато, конечно, но ничего. Бабка ушла, Миша бросил рюкзак, осмотрелся, нашел ведра, ветошь какую-то тряпичную, сходил за водой к колодцу, вымыл окошки. Тут же стало светлей. Потом Миша повесил иконы - молиться-то перед чем? Книги священные рядом положил в стопочку, четки на руку повесил. Только чувствует - пора все-таки закусить. Ну что за молитва без трапезы?
Достал продукты, из Москвы привезенные, и консервы, и сахар, и соль, и огурцы, а хлеба-то нет!
Пошел в местный магазинчик. Вот что значит капитализм: в прошлом году этого магазина здесь не было, а теперь вот он - кирпичный, аккуратный такой, и в общем все есть. И кока-кола, и сникерсы. Купил себе и того, и другого. Но и хлеба тоже. А тут и Агафья Тихоновна в магазин приходит - его ищет, ты ко мне заходи, картошки тебе отдам, прошлогодняя, крупная, как кулак. Так и оказалось. И три яичка ему Агафья Тихоновна к картошке прибавила - из-под собственных кур. Тут и Марья Егоровна, соседка, зашла к Тихоновне, тоже зовет его к себе. Миша пошел, Егоровна угостила его баночкой молока от своей коровы и пригласила приходить еще.
Разложил Миша все свое богатство на деревянном некрашенном столе, хлебушек, картошку, налил себе в железную кружку парного молочка, пожарил яичницу с ненормально желтыми желтками. По избе дух стелется травяной, как ни странно, ни одной мухи. Сидит и думает: «Господи, хорошо-то как! Вот и иконочки у меня тут висят, и книги разложены, что еще надо? Сейчас поем и начну молиться. А на улицу уже ни ногой, ни к чему все это - рассеянье».
Но после обеда Миша достал спальный мешок, разложил прямо на полу и как убитый уснул. Просыпается, а совесть его мучает - все спишь да ешь, а как же молитва-то Иисусова, ты для чего сюда приехал? Но куда-то задевались четки, на руке они мешались, да и стеснялся Миша с ними выходить на улицу, снял перед походом в магазин, а куда дел, не помнил. Искал, искал, нашел. Оказались в сенях, на гвоздике, сам забыл, как повесил. Наконец тихо встал он перед иконами, зажег лампадку, все как полагается. Вдруг на улице потемнело, дождь пошел, и - надо же! - потолок, как раз над святым углом, начал темнеть - вода проходит, прохудилась крыша.
Только кончился дождь - Миша скорей на крышу, на лестнице одна перекладина обломилась, еле забрался, а там и правда все сгнило… В общем, дел хватило, и Миша, даром что мальчик из интеллигентной семьи, за все брался, все делал в охотку, и бабусям сильно помогал, и свое хозяйство вел собственное, почувствовал себя хозяином, простым человеком на родной земле, Львом Николаевичем в поздний период.
Ну а молитва? Да ведь и так все было хорошо. Вернулся Миша загоревшим, даже немного потолстел. Агафья Тихоновна и Марья Егоровна как следует его откормили.
За последние 16 лет в РФ исчезло 18 тысяч сел и деревень и никто не проявляет беспокойства по этому поводу. Когда ежегодно закрывается до шестисот сельских школ, нет рейсовых автобусов, магазинов, медпунктов — сельские жители бегут, кто может и куда может.
Затерянная среди лесов
Этим летом удалось мне посетить свою родную деревню, в которой уже нет ни одной живой души. К сожалению на постсоветском пространстве с каждым годом таких деревень и сел становиться все больше и больше… Находится она среди лесов и вдали от населенных пунктов, что и стало решающим фактором того, что с ней случилось.
И вот нахлынули на меня воспоминания, какая-то ностальгия, уныние, ведь кругом разруха.
* * *
На въезде в деревню нас встречает до боли знакомый дом, это дом моей бабушки, где прошла счастливая половина моего детства, где каждые выходные пеклись оладьи в печке, свежий хлеб, и все это поглощалось с парным молоком, с огромной радостью мной и еще парой-тройкой братьев и сестер…
,
Перед домом даже забор палисадника еще стоит, который я так старательно колотил в 12 лет Правда стоять ему осталось, похоже, совсем недолго. Как и всему дому в принципе.
Дверь у дома теперь всегда открыта и он примет любого гостя. Только вот гости не заходят… Одна лишь природа, беспардонно ступает за порог, медленно забирая свое.
Рядом с домом обвалившийся колхозный склад, а за ним еле стоящий гараж. Раньше еще за гаражом возвышался зерноток, который в последствии мародеры распилили на чермет сразу, как колхоз перестал существовать.
Кажется, что некоторые дома еще неплохо сохранились, но это только снаружи. Почти во всех домах уже обвалились полы, потолки и развалились печки. А дома тихо и мирно ждут своей участи.
А это местный молельный дом. Церкви в деревне не было и все службы проходили в нем.
Вид изнутри.
А это конюшня. Вернее то,что от нее осталось. Когда-то мы, будучи мелкими, любили ходить сюда и кормить лошадей свежей морковкой, яблоками и прочими для них вкусностями, которые благополучно тырили в чужих огородах. Господи, прости. Справа от конюшни возвышаются липы, которым уже больше века, в тени которых любили прятаться дети, пожалуй всех поколений, которые жили в нашей деревне.
Деревянные кадушки, вилы, корзины, были атрибутом почти каждого дома и активно использовались. А теперь стоят, забытые и никому ненужные.
Раньше по этому оврагу протекал немаленький ручей, от него здесь была небольшая лужа, в которой мы в жаркие летние дни пропадали с утра до ночи, ловили лягушек, кидались грязью, кто-то даже умудрялся нырять. А потом, вечером, неслись домой, сломя голову, подгоняемые сзади своими родителями вооруженными ремнями и вичками, кому как повезет.
И снова руины…
Ну и куда же в деревне без магазина? Именно здесь мы покупали свежий, еще теплый хлеб, который сюда доставляли из пекарни, находившейся метрах в 100 от магазина, а потом шли домой с этой буханкой и откусывали от нее, отламывали, наивкуснейшую хрустящую корочку. Еще в этом магазине мы просадили немало денег (ну,по тем детским меркам) , покупая всякую требуху с покемонами, типа фишек и жвачек.
А это остатки от детского садика, который последние 6 лет выполнял функцию школы. За ними виднеется кухня, где готовили такую вкусную манную кашу с изюмом.
Просто дорога плавно переходящая в траву высотой по пояс.
Единственный фонарный столб оставшийся в деревне, который уже никогда и никому не будет освещать дорогу…
В одном из домов нашелся такой вот старинный горшок, оплетенный берестой. И даже градусник еще на месте и исправно работает.
А рядом большой старинный сундук.
Творчество неизвестного художника.
Конечно после поездки туда, у меня остались смешанные чувства. Я был рад, что побывал там хоть раз за последние много лет, рад был походить по местам знакомым до боли, вспомнить веселые моменты из жизни, но с другой стороны, одолевало и уныние из-за того, что место, в котором ты родился и рос, с которым связана почти половина жизни, превратилось в это пустодомье с перекошенными заборами и заросшими тропинками…
ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ
Есть в наше время люди, которые бегут бегом от нынешней цивилизации, так как она очень агрессивна, жестоко убивает все живое на свое пути. Они убегают в деревню, а деревни-то тоже уже мертвые…
.
Одним из таких беглецов был Дмитрий Арсеньев, который имея прекрасное образование и замечательную карьеру, отказался ото всего, избрав уединенную жизнь в селе и крестьянство. Деревня преобразила его душу, привела к Богу и помогла понять предназначение жизни человеческой и в первую очередь его собственной.
,
>
.
Домик в деревне (рассказ).
Этот рассказ, как я планирую на данный момент, станет предтечей моему первому роману, с таким же названием. Изначально я и задумывал его как роман, но решил не рисковать и появившуюся задумку описать с другими героями и в другой обстановке. Если всё будет идти в соответствии с моей задумкой, то через несколько рассказов я приступлю к написанию романа, основанного на этом рассказе. Как говорится, поживём - увидим.
А это мой старший брат Лёша, - представила Надя вошедшего в квартиру парня.
Он был высокого роста, так что при входе в комнату ему пришлось немного пригнуться. Надя не всегда понимала, зачем он это делает, но предполагала, что это связано с его увлечением. В тех местах, где ему часто приходилось снимать свои видео, двери бывали маленькими, так что с его ростом Лёша туда пройти спокойно не мог. Правда, было у неё ещё одно предположение, и к нему она склонялась всё чаще: когда Лёша заходил в комнату, в которой было много девушек, он постоянно стремился привлечь их внимание к своему росту и тем самым делал первый шаг к знакомству.
Здорова, малая, - вошедший обнял её за плечи и поцеловал в щёку.
Надя рассмеялась и легонько толкнула его в плечо. Она знала, что брат начал свою игру по привлечению к себе внимания и его действие не несёт никакого другого смысла. При встрече он редко целовал её, так как ещё с детства говорил ей, что боится заразиться от неё карликовостью. Рост Нади был всего каких-то метр пятьдесят два, что в сравнении с метром девяносто её брата просто делало её лилипуткой на фоне великана. Она не видела ничего смешного или позорного в своём росте, но на фоне своего брата периодически комплексовала по этому поводу. Естественно, когда Лёша подкалывал её, она готова была его убить, о чём не раз сообщала всем окружающим. Такая разница во внешних данных объяснялось тем, что они были не родными братом и сестрой. Их родители потеряли свои вторые половинки, болевшие неизлечимыми заболеваниями. На этой почве они и познакомились больше десяти лет назад, создав крепкую семью из четверых человек. Совместных детей семья так и не завела, так что дети росли вдвоём, свыкнувшись со своими новыми родственниками.
Лёша похлопал её по плечу, взъерошил ей волосы, спадавшие до плеч, и осмотрелся вокруг. На него смотрел пять пар глаз, не считая его сестры, и только два человека, как ему показалось, угадали в нём известного в некоторых кругах видео-блоггера. Спутать его было тяжело, так как шрам, пересекавший всю его правую щёку, был очень сильно запоминающейся чертой. Этот шрам был получен в детстве, когда они с одним из его детских друзей, насмотревшись фильмов про гардемаринов, играли у него дома. Так уж получилось, что Лёшина мама отлучилась к соседке, оставив их на десять минут одних и они, не придумали ничего лучше, как взять в руки настоящие ножи. Процесс фехтования был недолгим и через час Лёша уже находился в больнице, обливаемый слезами матери, сидевшей рядом с ним, в операционной. Теперь этот шрам знал каждый из полумиллиона его подписчиком на известном видео-портале.
Девушки захихикали. Лёша вспомнил, что на сегодня, воспользовавшись отсутствием родителей дома, Надя пригласила своих институтских подруг на «чисто женские посиделки». Ну, да, парней им тут точно не хватает, но это было плюсом для Алексея. Он обратил внимание, что одна из девушек не отвела от него взгляда, как это сделали другие, влекомые его сестрой. Эта же продолжила ещё несколько секунд смотреть на него, так что жертву на сегодня он определил.
Девушки, всем своим составом будущих экономисток, переместились на кухню, и Лёша занял место за своим компьютером. Он доделывал видео, снятое его другом и, по совместительству, оператором его блога, Родионом. Они делали анонс своей очередной вылазки по местам, в которых большинство людей не хотело бы оказаться. Это были кладбища, дома с привидениями, ведьмины поляны и прочие места, о которых ходила не самая хорошая слава. Цель их видео всегда состояла в одном: показать жуть того, что так наводило страх на людей. Большинство их зрителей были представителями молодёжи, но были и люди более старшего возраста. Их всех объединяли интерес и любовь к сверхъестественным вещам, встречающимся в нашей жизни, и Лёша с Родионом давали им возможность прикоснуться к этому. Три раза Лёше приходилось становиться героем телешоу, выступая в роли эксперта в области непознанного, так что лицо его было знакомо многим людям, и недостатком внимания он не страдал. Но, тем не менее, свою «единственную» он так ещё и не встретил, может именно из-за этого самого внимания молодых особ женского пола.
Видео было почти готово ещё вчера вечером, но он решил лечь спать немного пораньше, так что доделывать пришлось сегодня после университета. Полчаса работы с видео и готовая запись отправляет на его канал. Как он и знал заранее, буквально через десять минут появились первые сотни просмотров и первые комментарии. Мало кто знал о том месте, куда они собирались направиться в этот раз, но, видео, продолжительностью в три минуты красочно всё расписывало. Они собирались отправиться в Большую Рогань, на одной из улиц которой и расположилась их цель. Старое, полуразрушенное одноэтажное здание с покосившимися стенами из глины, ждало встречи с ними уже пару месяцев, но друзья никак не успевали к нему добраться. Сейчас время пришло и до этой постройки конца пятидесятых годов двадцатого века. Почти семьдесят лет отделяло их от постройки этого частного дома до их времени, так что для ребят это была почти целая вечность, уходящая в историю.
Лёша сам просматривал своё видео и по ходу просмотра и чтения комментариев делал для себя некоторые пометки. Это было регулярное его занятие после размещения материала, так как сейчас, делая эту несложную работу, он высматривал огрехи, которые надо будет убрать при подготовке полного материала.
Просмотры накручиваешь? - раздался сзади девичий голос.
Лёша от неожиданности подпрыгнул на месте, выронив из руки карандаш. Блокнот также соскочил на пол и накрыл ногу, стоящей рядом с ним девушки. Раздался лёгкий смех и тонкие женские руки потянулись к блокноту. Лёша резко оглянулся назад и увидел ту девушку, которая дольше всех рассматривала его после его возвращения домой.
Что? Ты что-то спросила? - Лёша от неожиданного страха, вызванного подкравшейся в тишине незнакомкой, не мог нормально говорить. Больше всего его пугало в этом то, что девушка могла подумать, что он волнуется от её присутствия.
Я подписана на твой канал и у меня появилось сообщение, что ты добавил новое видео. Вот я и решила пойти и посмотреть, на таинство происходящего в этой комнате, являющейся святая святых твоего гения.
Последние слова она произносила с улыбкой на губах, так что Лёша не смог удержаться и засмеялся. Девушка тоже засмеялась и её легкий, звенящий смех, перекрыл его басовитый.
Видишь, ли… Как тебя зовут?
Самый странный способ знакомства, который я только помню за свою жизнь, - она снова улыбнулась, - но ты почти угадал, сам того не зная. Меня зовут Лиля.
Очень приятно, а меня Лёша. Но думаю, что тебе это и так известно. Так вот, Лиля, это уже не «святая святых», так как сегодня вы осквернили это место своим присутствием.
Девушка округлила глаза и собиралась уже что-то сказать, но Лёша поднял вверх указательный палец, призывая её помолчать и внимательно послушать.
Так вот, как я и говорил, вы осквернили это место, и я знаю только один способ его очистки. Знаешь какой? Конечно, знаешь! Тут надо полить кровь. Чистую кровь, если ты понимаешь, о чём я.
Ты же шутишь, - глаза Лили до сих пор оставались круглыми от удивления.
Конечно, нет. Но есть и другой, интересный и не менее классный способ искупить вашу вину.
Это какой же? - девушка сосредоточенно смотрела ему в глаза. Взгляд держал крепко, так что Лёша чувствовал, как эти глаза тисками сдавливают его сердце.
Понравился рассказ про деревню Глеба Шульпякова, хочу предложить прочитать всем читателям нашего сайта «Свой домик в деревне».
Тема родная и знакомая — деревенская. Вопросы о деревенской жизни остаются спорными — и некоторые наши публикации тому подтверждение. Статьи опубликованы 2-3 года назад — и сейчас появляются свежие комментарии о том, что в деревне живут одни неудачники, или наоборот, только в деревне человек обретает смысл жизни и по-настоящему ощущает течение времени.
Кто-то соглашается на жизнь в глуши и получает удовольствие от прожитых минут вблизи природы, кто-то недоумевает, как можно пол жизни просидеть на огороде, не видя и не слыша никого вокруг, кроме соседки бабы Зины, или пьяницы Леньки, как у Шульпякова в рассказе.
Еще один интересный взгляд на деревенскую жизнь. Для подписчиков журнала будет доступна PDF версия рассказа «Моя счастливая деревня» на .
Приятного прочтения!
МОЯ СЧАСТЛИВАЯ ДЕРЕВНЯ
Современный человек не успевает за временем - декорации меняются быстрее, чем он привыкает к ним. Ни в памяти, ни в мыслях от этого времени ничего не остается. Прошлое пусто. Даже вещи исчезают из обихода, так и не состарившись. «Куда все исчезло? Зачем было?» Тоже лейтмотив жизни.
В ящике моего стола лежат зарядные устройства. Провода спутаны в клубок, видно, что адаптерами никто не пользуется. «Надо бы выбросить…» Чешу затылок. Но мне почему-то жалко. Я отдаю адаптеры сыну, он сооружает из них заправочные станции. Но жалость, жалость.
В прошлом году я купил избу в деревне.
«В глухомани, настоящую…» - рассказываю.
«Ну и где твоя “глухомань”? - Друзья мне не верят. - Кратово? Ильинка?»
Я показываю на карте: «За Волочком, в Тверской…»
Друзья кивают, но в гости почему-то не торопятся.
«Вы будете в Москве в это время?» - на том конце женский голос.
Я прикидываю в уме, считаю: «Нет, я буду в деревне. Давайте через неделю».
«О, у вас дом в деревне!» - трещит трубка.
«Как это хорошо - дом, природа. Я хотела бы…»
«Изба! - кричу. - Изба!»
Конец связи.
В прошлом году я купил избу в деревне. В нашей деревне нет мобильной связи, нигде и никакой. Правда, алкаш Леха (он же Ленька) утверждает, что одна палкабывает за избой Шлёпы. Я полдня ползаю вдоль стены, пропарываю гвоздем сапог. Чертыхаюсь - нет, не ловит.
Первое время ладонь машинально шарит по карману, однако на второй день о телефоне забыто. Я вспоминаю про трубку, когда пора выходить на связь. Телефон валяется в дровах у лежанки - наверное, выпал из кармана, когда я возился с печкой. С изумлением Робинзона разглядываю кнопки, мертвый экран.
Я пропадаю в деревне неделями, и связь мне все-таки требуется. Доложить своим, что жив-здоров, не голодаю и не мерзну. Что не был подвергнут нападению хищников, не утонул в болоте и не свалился в колодец, не покалечил себя топором или вилами, не угорел в бане и не подрался с Лехой-Ленькой.
«Главное, дождись, чтобы угли прогорели…»
«Ложный гриб на разрезе темнеет…»
«Воду кипяти…»
«Топор ночью в доме - на всякий случай…»
«Клади от мышей сверху камень…»
Наивные люди.
Мобильная связь есть на Сергейковской Горке, но там ловит чужой оператор. Мой ловит в сторону Фирово, но туда в слякоть плохая дорога - ее разбили лесовозами, когда вывозили ворованный лес. И вот спустя месяц я узнаю, что связь есть еще в одном месте. И что там работают все операторы.
В нашей деревне шесть изб, это практически хутор. Две семьи живут круглый год, одна съезжает на зиму в Волочек, в двух избах наездами тусуются дачники (я и еще один тип, известный старожил). Крайняя, Шлёпина, пустует.
– А где хозяин? - разглядываю через выбитые окна горы бутылок и рванины.
– Удавился, - безразлично отвечает Леха.
Еще есть лошадь Даша, корова, теленок и две собаки. Одна собака, Лехина, похожа на героя из мультфильма, такая же черная и осунувшаяся, с седыми проплешинами. Про себя я называю собаку «Волчок». Он сидит на привязи и выскакивает над забором, когда проходишь мимо - как черт из табакерки. А вторую зовут Ветка, она бегает свободно.
Через лес в деревню ведет проселок - от главной дороги, где кладбище. Погост, каких в любой области множество, полузаброшен. Кресты криво торчат из крапивы, в кустах поблескивает облупленная эмаль. Сквозь буйную, особой кладбищенской сочности зелень чернеет ржавчина. Куски кирпичной кладки, церковная ограда. Пейзаж вокруг под стать погосту. Первое время ощущение скудности, неброскости, глухости невероятно угнетает меня. Зачем я вообще сюда забрался? Но это впечатление, разумеется, мнимое. Чтобы ощутить подспудное, замкнутое в себе и на себе обаяние этих земель, несравнимое с картинными косогорами где-нибудь в Орловской области - или полями за Владимиром, - надо, чтобы человек забыл про пейзаж, не думал о нем. Ничего не ждал от него, не требовал. И тогда пейзаж сам откроется человеку.
Рельеф приземистый, стелящийся. Верхняя линия занижена - так выглядит невысоким сарай, заросший травой, или изба, наполовину ушедшая в землю. И возникает чувство неловкости; несоразмерности себя тому, что видишь; на фоне чего находишься. Лес непролазен и густ, настоящий бурелом. Облака идут настолько низко, что хочется пригнуть голову. Пейзажные линии пунктирны и нигде не сходятся. Ничего, что можно назвать картиной природы, не образуют. Такое ощущение, что сюда свалили выбракованные и разрозненныеэлементы других пейзажей. Да так и оставили.
В действительности это купол, крыша. Макушка огромного геологического колпака. Высшая точка Валдайской возвышенности (450 метров над уровнем) лежит в соседней деревне, то есть моя изба - страшно подумать - висит немного выше Останкинской башни. И тогда все видишь другими глазами. Все становится понятным, объяснимым. Ведь это бесконечный пологий спуск - вокруг тебя. Скат, по которому сползают леса и пригорки. Отсюда и вид, его характер - фрагментарный, как пейзаж в долине горного перевала. Ощущение высоты настигает внезапно. В точке, откуда рельеф выстреливает, как пружина. Таких мест немного, но они есть. Специально открыть их невозможно, хотя пару деревень на холмах с абсолютно гималайскими видами я знаю. Просто выбредаешь на край огромной пустоши и - раз! - покатились из-под ног валики холмов, раздвинулась ширма неба. Отъехал за горизонт задник, и огромная, с хребет сказочного кита, сцена открылась. И этого кита - с перелесками и деревнями на хребте - видно.
Кит, сцена, ширма - да. Но. Требовались конкретные ориентиры, зарубки. Засечки на местности, опознавательные знаки. Не проскочить поворот, не проехать развилку, не угодить в выбоину. Вот впереди римские руины Льнозавода - значит, скоро «проблемный участок дороги». А вот двухъярусная церковь, что от нее осталось (короб), - развилка. Заброшенный Дом культуры, от него через дорогу сельпо.
У дороги мелькает памятный крест, сваренный из арматуры.
– Шлёпу насмерть… - мрачно комментирует Леха-Ленька. - Машиной.
Я послушно давлю на сигнал.
За карьером поворот, где кладбище. Последний отрезок. Я вкатываюсь на едва заметную в темноте аллею, притормаживаю. Оглядываюсь. На кладбище две или три фигуры - бродят между могил, как сомнамбулы, приложив к щеке руку. Выключаю фары, неслышно возвращаюсь. Они разговаривают вполголоса, сами с собой. Их лица, подсвеченные странным голубым светом, мерцают в темноте, как медузы. Пожав плечами, разворачиваюсь. Всматриваюсь напоследок в кладбищенские сумерки - никого, стихло. Однако спустя минуту наверху, на дороге, раздается шорох. На шоссе из кустов выходит человек, потом другой. Третий. И молча расходятся.
Я машинально лезу за телефоном (невроз, знакомый каждому). Сигнал есть.
Изба есть механизм, усваивающий время. Так мне, во всяком случае, первые дни кажется. Естественное старение материала - то, как оседают венцы или замысловато тянется трещина - как уходит в землю валун, на котором крыльцо - как древесина становится камнем, куда уже не вобьешь гвозди, - во всем этом я вижу время, его равномерное, слой за слоем, откладывание в прошлое. Туда, откуда, как из годовых колец дерево, складывается настоящее и будущее.
К тому же Леха-Ленька, его алкогольные циклы - их амплитуда тоже поражает природным каким-то постоянством и предсказуемостью. Знать эту фазу в деревне мне крайне важно, ведь на Лехе в деревне электрика, дрова и лошадь. Эта фаза хорошо читается с первым снегом. Если следы ведут от избы к баньке, значит, сосед «выхаживается». Если снег протоптан к соседской избе - Леха на старте, но пару дней еще будет вязать лыко. Если следы в лес, Леха не пьет, торчит в лесу, рубит дрова.
Ну а если в деревне беспорядочно натоптано - как, например, сегодня - Леха на пике. В этот промежуток он не столько опасен, сколько назойлив. Чтобы избавиться от его общества, я всегда держу в багажнике пузырь дешевой водки и баклажку пива. Водку надо сунуть вечером, когда он подкатит к «барину» «с приездом». Она «прибьет» его на ночь. А пиво - на утро, поскольку с похмелюги он притащится обязательно, как только увидит дымок над крышей («Кто Леху поил?»). Досуг следующего вечера он, как правило, организовывает себе сам. То есть попросту исчезает из деревни.
Мой деревенский быт - незначительный, но докучный. Серьезных дел нет, но: натаскать и вымести, заткнуть и высушить, приподнять и подпереть, заменить и настроить, протопить - и так далее, далее.
Время в таких делах летит быстро. Вот соседка Таня в лес прошла мимо окон - а вот уже возвращается с полной корзиной. Только что улетучился с поля утренний туман, пористый и прозрачный - как с другого конца уже наползает густой вечерний. Но странное дело, это необременительное, быстрое время, наполненное незначительными мелочами - время, утекающее незаметно и безболезненно, - оставляет в тебе ощущение весомости, значимости. Никакими подвигами не отмеченное, оно не уходит в песок, не проходит даром - как то, городское время. А попадает прямиком в прошлое, в его подпол. Где и накапливается, и зреет.
И тут сосед говорит мне:
– Послушай Леху, сходи на кладбище!
(Во время запоя он переходит на третье лицо.)
– Леха плохого не посоветует.
Старый ватник стоит на спине колом, Леха похож на горбатого. В кармане у него булькает разведенный спирт, основное деревенское пойло.
– Че ты мучаешься!
Прикладывается, вытирает рот рукавом.
Тычет потухшей спичкой в сторону проселка.
В лесу темно, но когда проселок выходит на аллею, видно макушки сосен, выкрашенные закатом в рыжий. Эта аллея - береза-сосна, береза-сосна - «барская», ее высадили для прогулок через поле. Так, по крайней мере, говорит легенда. Поле давно заросло березовой рощей, от усадьбы остались четыре стены и пруд с ключами.
А старые деревья, кривые и корявые, стоят.
По дороге на кладбище мне нравится воображать, как хорошо продолжить аллею до нашего хутора. В деревне первое время люди вообще немного Маниловы, так что список неотложных планов у меня огромный. Например, мне обязательно надо:
Обустроить родник;
Сделать на речке купальню;
Приделать к избе веранду;
Поставить баню;
Залатать протекающую крышу (срочно!);
И построить на поле буддийскую ступу.
Чтобы залатать крышу, надо найти непьющего мужика, потому что у пьющего «нет времени» плюс «страхи» - на крышу он не полезет, побоится упасть (при том, что еще вчера этот человек сутки провалялся в канаве при ночных заморозках). И вот большая удача, спустя неделю разъездов непьющий найден. Это Фока, он же Володя, - мужик лет пятидесяти, живущий за Льнозаводом.
– Ендова! - радостно орет мне этот Фока, озирая крышу. - Ендова у тебя текуть, понял?
Я таращу глаза, но ничего не вижу. «Какие к черту ендова?»
Тогда Фока складывает «ендова» из газеты. Объясняет мне, как они устроены и что для их перекрытия надо перестилать скат всей крыши. Я слежу за его большими узловатыми пальцами, настоящими клешнями - это руки человека, который умеет держать инструмент.
Когда я приезжаю через неделю, Фока с парнишкой все перекрыли. Мы рассчитываемся. Складывая тысячные купюры в кошелек, Фока говорит, что собрался женится. И что немного нервничает.
– Молодая, из города. - Он смотрит в пол. - Попросила, чтобы купил в машину музыку…
Я желаю ему удачи.
Осенью я сажаю за домом сосенку. Ендова и сосенка - на этом моя маниловщина кончается. Больше ничего предпринимать не буду, ну их. Так на человека действует великая инерция деревенской жизни. Сила, накопленная веками, которая противится любому начинанию, если это начинание не имеет прямого отношения кнасущному, то есть к теплу и пище.
Однако баня просто необходима. К соседу не набегаешься, неловко - а поставить новый сруб баснословно дорого. Еще вариант, можно взять старую. Одна такая, заброшенная, есть в соседней деревне. И вот мы - я и Леха - едем.
На вид баня очень страшная. Вся в лепестках сажи (топили по-черному), кривая, со съехавшей набекрень крышей. Но Леха спокоен. Если поменять пару венцов, говорит он, и поставить новую печку, будет нормально.
– Чья баня? - спрашиваю на всякий случай.
– Шлёпина.
– Угорел в бане по пьяни.
На кладбище темно, над головой шумят березы.
Вытянув руку с трубкой, иду, как сапер, вдоль оград.
Ничего, ноль. Снова пусто.
Делаю шаг между травяных холмиков, огибаю одну могилу, вторую.
В трубке потрескивание, шорохи. Сигнал между заброшенным погостом истолицей вот-вот наладится. «Алло!» - наконец раздается на том конце. «Ал-ло!»
Через пятки, упертые в натопленную лежанку, тепло растекается по телу. Мухи проснулись, жужжат - значит, изба натоплена как надо, до утра хватит.
Я читаю «Философию общего дела» Николая Федорова.
«…призываются все люди к познанию себя сынами, внуками, потомками предков. И такое познание есть история, не знающая людей недостойных памяти….»
«…истинно мировая скорбь есть сокрушение о недостатке любви к отцам и об излишке любви к себе самим; это скорбь о падении мира, об удалении сына от отца, следствия от причины…»
«…единство без слияния, различие без розни есть точное определение “сознания” и “жизни”…»
«…если религия есть культ предков, или совокупная молитва всех живущих о всех умерших, то в настоящее время нет религии, ибо при церквах уже нет кладбищ, а на самих кладбищах царствует мерзость запустения…»
«…для кладбищ, как и для музеев, недостаточно быть только хранилищем, местом хранения…»
«…запустение кладбищ есть естественное следствие упадка родства и превращение его в гражданство… кто же должен заботиться о памятниках, кто должен возвратить сердца сынов отцам? Кто должен восстановить смысл памятников?»
«…для спасения кладбищ нужен переворот радикальный, нужно центр тяжести общества перенести на кладбище…»
Речь в книге густая, неразрывная - мысль рассеяна по каждой капсуле, вытащить цитату практически невозможно. Да и вне речи фраза выглядит нелепо, вздорно (что значит «перенести жизнь на кладбище»? Как вы себе это представляете?). Между тем, речь в «Философии» не оставляет сомнения в абсолютной, неоспоримой истинности. Завораживает именно это убеждение Федорова в собственной правоте. Не умозрительной, логической - а внутренней, личной. Как будто это вопрос его жизни и смерти, буквально.
Но почему этот вопрос не дает мне покоя тоже?
«Почему, - спрашиваю я себя, - когда стали переиздавать русскую философию, Николай Федоров прошел мимо меня? Почему я не заметил его?»
Я вспоминаю конец восьмидесятых, настоящий книжный бум. Толпы у лотков, очереди в магазинах. «Кого я читал тогда?»
Это был Бердяев - конечно. На газетной бумаге, в мягких обложках. Многотысячными тиражами, которых все равно не хватало. Я читал его как откровение, залпом.
«Так вот в какой стране я живу!» Задыхался от возбуждения.
«Вот какой у нее замысел!»
В отделах обмена книг (были такие при букинистах) Бердяева можно было выменять на Агату Кристи или Чейза. Прекрасно помню это ощущение - превращение воды в вино, ничто в золото. Или купить шальной экземпляр в газетном киоске на Пушкинской, где «Московские новости» (откровение в киоске, нормально).
Почему именно Бердяев? Почему сперва он, а после другие (Розанов, Лосев, Флоренский, Шпет)? Я объясняю это довольно просто - тем, что юноше требовалось обоснование страны, ее смысл. Юноше казалось, что связь с тойстраной сразу после распада Империи Зла восстановится. Что у меня появится великое прошлое - ведь то, что я учил в «Истории СССР-КПСС», прошлым я назвать никак не мог. Тогда мне казалось, что с падением СССР программа по реализации сверхзамысла страны, о котором говорил Бердяев, включится автоматически. Не может не включиться - после того, как они тут жили. Каких дров наломали.
А тут Федоров, музей на кладбищах. Сыны, отцы. Троица. Неурожаи. Слишком фантасмагорично - и вместе с тем уж очень обыденно, бытово. По сравнению с бердяевским-то волхованием о судьбах Родины, о сверхидеях. О миссии.
Но проходит четверть века, и круг - кто бы мог подумать! - замыкается. Страна погружается в привычный и потому не очень страшный сон. В серую партийную спячку, изредка прерываемую терактами и показательными судами. Олимпиадами и юбилеями. Пожарами и техногенными катастрофами. Сквозь наспех, легкими чернилами набросанный в 90-х текст «новой, свободной России» в людях старшего поколения все отчетливее проступают старые, вбитые в комсомольской юности догмы. Они то ярче, то тусклее, да. Но они есть, никуда не делись. Сохранились - там, на самом жестком из дисков нашего сознания. И ты с ужасом понимаешь, что ничего другого эти люди так и не приобрели - за все отпущенное время. Не поменяли, остались со своим недалеким прошлым. Предпочли его - будущему.
Давно забыты и Бердяев, и Розанов, и Флоренский. Нет иллюзий, что история может пойти в ту сторону, куда они показывали. Что русский европеизм возможен не только в отдельных умах, не исключительно на бумаге. Пророком оказался не Достоевский, а Чаадаев. Миссия невыполнима - нет ни объекта, ни субъекта этой миссии. Старый материал безвозвратно уничтожен, а новый видоизменен. Какая уж тут миссия? После всего, что случилось за последние десять лет, сомнений почти не осталось.
«Простите, отцы-философы, - не оправдали».
И вот однажды по дороге в деревню я заезжаю в Торжок. Я набираю продуктов, а заодно заглядываю в книжный, купить почитать (деревня возвращает наслаждение чтением). И вот в книжном мне случайно попадается томик Федорова. И я приезжаю в деревню, открываю книгу.
Боже мой, как все просто и правильно. Как точно - стоит поменять «кладбище» на «прошлое» («…для спасения прошлого нужен переворот радикальный, нужно центр тяжести общества перенести в прошлое…»).
«Где мое прошлое?» - спрашиваю себя.
«Кто наследует этот заброшенный погост и разрушенную церковь?»
«Льнозавод и Дом культуры?»
«Гнилые избы?»
«Кто наследник времени, когда все это стояло нетронутым?»
«А кто - когда было разрушено?»
«Какое прошлое брать за основу, за образец? За точку отсчета?»
Клубок вопросов кажется неразрешимым. Так вот откуда эта страсть - обнулять прошлое! Еще недавно я готов был объяснить этот феномен всеобщим российским пьянством (по принципу «вчерашнее лучше не вспоминать»). Но, боюсь, тут вещи посильнее русского пьянства.
И еще один вопрос: если это не наше кладбище - то где наше кладбище?
Я медленно возвращаюсь по аллее в деревню.
Деревья в небе обметаны звездами, за лесом стучит карьер, подчеркивая тишину, которая в этих местах - оглушающая.
Человек живет прошлым, говорю я себе. Причем буквально, бытово - прошлым как накопленным опытом. Ничего, кроме собственного опыта - то есть прошлого, - у человека просто нет. И этот опыт, это прошлое есть макет будущего, ведь каждый твой шаг во времени мотивирован этим опытом. Но точно так же живут и общества, и страны. Стоят цивилизации. Объявляя отношение к прошлому, ты показываешь расчетное будущее. То, чему берешься соответствовать дальше. Чего придерживаться.
Есть страны, где сносят памятники одной эпохи, чтобы поставить памятники другой, - бывшая советская Средняя Азия. И мне понятно, куда такая страна движется. В странах Европы каждый кирпич пронумерован, прошлое не сдвинешь - и тут тоже все ясно. Но что ждать от страны, прошлое которой в такомсостоянии? Полуразрушенное или недовосстановленное, не до конца уничтоженное или полузаброшенное, мерцающее - онооставляет прекрасную возможность: не отвечать за сегодня и завтра. Такое прошлое можно подминать под себя, трактовать так, как удобно - по ситуации. А что? Очень удобно, ноу-хау нашего времени. Федорову и не снилось.
Сознание живет памятью - ну, в том числе. Усилием обрести, восстановить прошлое. Это одна из высших форм его активности, способ существования. Способ самовоспроизведения. Особенно если рассматривать эту активность без эмоциональной нагрузки. Но отказаться от этой нагрузки - от эмоций, связанных с прошлым, - я тоже не могу. Не хочу, не желаю! Это - одна из форм моей душевной жизни, причем самая жизнетворная. Из тех, которые только и держат меня здесь, на поверхности. В жизни.
Можно обнулить прошлое, лишить память материала, а сознание - формы жизни. Можно вытеснить переживание любой потери, включая главную потерю - прошлого (или отцов, как сказал бы Федоров), позитивным раздражителем, лишь бы этот раздражитель поступал к потребителю бесперебойно, как это в потребительских обществах и бывает. И тогда не нужно будет никаких кладбищ, никакого прошлого. Но готов ли человек при здравом размышлении согласиться на это?
Федоров говорил: общая память о прошлом делает людей «едиными», но не «слитными», «различными», но не «розными». Между прочим, на этой гениальной по простоте идее стоят современные цивилизации. Но философ не мог предвидеть масштаба, охвата. Генетической катастрофы советских лет и послесоветского смешения народов. Великой миграции, обнулившей прошлое эллинов и иудеев и перемешавшей их. Что считает своим прошлым московский дворник из Туркмении? московский клерк из Пензы? Где свое кладбище у московского художника из Баку или московского поэта из Ташкента?
– А че? - хрипит он с того конца деревни. - Лехе можно, к Лехе друг приехал!
Ковыляя в мою сторону, он зачерпывает левым сапогом невидимые лужи. Из кармана торчит бутылка. Забравшись ко мне на пригорок, он садится на корточки. Раскачиваясь, закуривает. Мы молча смотрим, как на поле выползает вечерний туман - длинными войлочными косами. В тумане бродит лошадь, но отсюда видно только ее голову и круп. Верхушки деревьев на розовом небе постепенно сливаются в черную строчку, набранную готическим шрифтом. Зрелище невероятно картинное, эталонное, сошедшее с экрана - и в то же время натуральное, с комарами и запахами, Лехиными хрипами и далеким стуком карьера. И от всего этого, несовместимого и вместе с тем наглядного - и от избытка кислорода, конечно, - голова кружится.
– А че ты один-то? Че без друга? - Я невольно перенимаю его интонации.
– Порнушку смотрит. - Леха щурится на лес. - Поставил на видео.
Он оглядывает меня, подталкивает:
– Сходи посмотри, че ты…
Я никогда не был в избе у Лехи и потому иду, конечно. Я готов к худшему, но нет, в избе натоплено и чисто. Никакого алкоголического разора, только след общей скудости, истонченности, «застиранности» жизни лежит на всех предметах. За печкой в кухне возится Лехина мать. То, что Леха живет со старухой-матерью, я узнал совсем недавно - в деревне ее было совсем не видно. Да и Лехино прошлое я тоже узнаю по обмолвкам, фрагментам. Работал в Волочке на заводе, пока тот не закрылся; когда пропил все, что имел в городе, перебрался к матери на ПМЖ («пока мать жива») - где и живет. Это вариант в деревне самый распространенный: можно пить не работая, пока есть материнская пенсия (баклашка спирта стоит полтинник, закуска растет в огороде, дрова стоят в лесу бесплатно - что еще?). Если мать пьет вместе с сыном, шансы на выживание у них равные, то есть равно минимальные. Если не пьет, сын погибает раньше.
Из комнаты налево, действительно, долетают недвусмысленные крики и стоны. Я отодвигаю занавеску, вхожу. Никого - только перед телевизором, где содрогаются части тел, стоит пустой стул. Опускаю занавеску, тихо выхожу на улицу.
– Понравилось? - Леха сидит в той же позе, но уже по колено в тумане.
– Хороший у тебя друг.
– Надежный, - соглашается он.
– Как зовут?
Утром, слезая с кровати, опускаешь ноги в выстуженный, обжигающий воздух - первые заморозки. Но с вечера я набил лежанку дровами, и теперь они, легкие и высохшие, занимаются от первой спички. Печка топится, можно не вставать, полежать еще - пока не нагреется. Но вставать надо, ведь сегодня мы едем за Люськой. Так мы решили, дачники, - поселить в деревне Люську, поскольку в этот раз на зиму в город съедут все, кроме Лехи, а оставлять на Леху лошадь (да и вообще оставлять Леху) опасно. А Люська - баба надежная, умелая. Непьющая. У себя в деревне ей живется не очень, поскольку функции одинокой бабы - давать в долг на водку или наливать самой - она выполнять не хочет. Вот мы и предлагаем ей перезимовать у нас, где никого, тихо.
– Вот разве что Леха… - говорю я.
– Со скотиной язык имеется…– серьезно кивает Люська.
Я вопросительно смотрю на соседа. Когда Люська ныряет в подпол, тот рассказывает, что в прошлой жизни она была скотницей, то есть работала кнутом и окриком. И что алкаши ее побаиваются.
– Проблем не будет, мальчишки, - из подпола высовывается кудлатая голова.
И «мальчишки» перевозят ее кота и транзистор, десяток цветочных горшков и кастрюли, валенки и лыжи. А Люська едет следом на своем антикварном велосипеде.
– Люсь, посуда. - Я открываю створки, показываю. - Пользуйся.
– У меня свое, мальчик, - что ты.
В сенях на лавке выстраиваются банки с соленьями. На окна и печку Люська вешает пестрые занавески, в избе сразу становится уютно. Настольная лампа, абажур. Цветы на окнах.
– А ну! - замахивается в окно.
Леха отскакивает и, злобно бормоча, уходит.
Глядя, как ловко и аккуратно, деликатно обустроилась Люська - с какой легкостью принимает на себя такую обузу, зимовать в чужой избе, пасти чужую деревню - как неловко ей оттого, что мы все еще сомневаемся в правильности того, что делаем, - мне вдруг приходит в голову, что перед нами, возможно,праведник. Тот самый, без которого не стоит село. Только такой вот, заемный. Арендованный.
В последний перед отъездом день сосед-старожил решает покатать меня по окрестным деревням. Конечная точка - Федоров Двор. От нас туда километров двадцать, но по развороченным «тонарами» дорогам на это уйдет часа два. «Если вообще проедем…»
Дорога - две залитые водой ямы, где отражаются трава и макушки елей. Сосед перебирает рычажки в машине, как четки. И джип медленно, но уверенно карабкается. Мы встаем посреди огромной лесной прогалины. На взгорье лежит полоска леса. В траве несколько сосновых рощиц, как будто лес вокруг вырубили, а про эти сосны забыли. Постепенно глаз различает спрятанные в соснах курганы высотой метров около пяти-шести. Всего их пять, правильной формы - равнобедренный треугольник в разрезе. Кое-где курганы подкопаны.
– Зря старались. - Сосед закуривает. - В девятом веке сжигали, а не закапывали.
Я смотрю на серое низкое небо, и как волнами колышется сухая трава. На приземистый мрачный лес, торчащий из-за пригорка. Мне не слишком верится, что у такого пейзажа - у этой невзрачной неуютной холодной земли - может бытьтакое прошлое. Однако оно есть, и от этой мысли - и от сознания того, что рядом теперь есть и моя изба, мой кусок земли, - на душе становится радостно и страшно.
Пригорки сменяются балками, холмы сбегают в самые настоящие ущелья. Я не верю глазам - на дне одного такого ущельица течет меж влажных валунов абсолютно горная, мелкая и ледяная, речка. Таких полно на Алтае, Кавказе - но здесь? Выше по течению в кустах полощет белье женщина. Сосед гудит, она поднимает голову, улыбается. Мы едем дальше. Деревня Федоров Двор забралась на макушку лысого холма. Склон подкатывает к нам по-театральному внезапно, как декорация на колесах. С третьей попытки, по спирали, мы, наконец, поднимаемся.
Я выхожу из машины, озираюсь - и медленно сажусь на мокрую траву. За ущельем один за другим - холмы. Красные, желтые, зеленые (клен, береза, ель - осень!) - они лежат, как на картинах у Рериха, насколько хватает взгляда. До горизонта. Над холмами низко ползут сливовые тучи. В разрывах между ними бьет солнце, отчего холмы попеременно вспыхивают, как бывает, если на сцене в театре пробовать свет. Но с Осветителем, который поставил свет в этом спектакле, соревноваться бессмысленно, разумеется.
Я ловлю себя на ощущении, что впервые за много лет вижу красоту, которая для меня - как бы это сказать? - небезосновательна. Потому что эта красота является частью реальности, живущей не только в настоящем времени - как все, виденные мной доселе, красоты мира. Именно эту реальность я приобрел вместе с избой - за бесценок, как и положено самым удивительным вещам в жизни. Именно в этой реальности сочетались вещи, неспособные уложиться в моем сознании еще год назад. И вот теперь это нелепое, неразумное, дикое сочетание - языческих курганов и обреченных на вымирание деревень, гималайских просторов и заброшенных кладбищ с мобильной связью на могилах, этих алкоголических сумерек, где блуждают целые села - и людей вроде Фоки и Люськи, благодаря которым эти деревни еще не до конца померкли, вымерли, - именно это сочетание разбудило во мне то, что я мог бы назвать ощущением прошлого. Помогло мне найти, включить его. Активизировать. Возможно, это ощущение иллюзорно - не знаю! Но даже если это так (а это, скорее всего, так) - мне хочется не терять эту иллюзию как можно дольше. Сохранить, растянуть ее - поскольку другой иллюзии, настолько глубокой и бескорыстной, у меня еще не было. Ведь лучше считать себя усыновленным полузабытой деревней - считать своим заброшенное кладбище, - чем жить без прошлого или с тем прошлым, которое за тебя придумают те, на горке. Потому что это, спущенное сверху прошлое, будет уж точно не в мою пользу.
Кстати, этот процесс идет быстрее, чем кажется.
Эта дача принадлежала всей моей семье, раньше там жили мои бабушка с дедушкой, а потом они переехали в город. Я в детстве часто ездил туда летом отдыхать. Все-таки воздух, природа, красота-лепота! Год назад мой дедушка дал мне ключ от дома на даче и сказал, что могу ездить туда, чтобы отдыхать там, расслабляться. Я обрадовался, так как мне иногда хочется уехать куда-нибудь подальше от шумного города, особенно такого, как Питер. Прошел год, и я уже забыл из-за учебы о даче, но в начале лета вспомнил и решил поехать туда один, чтобы отдохнуть. В общем, я предупредил родных, собрал вещи, накупил еды, закинул их в машину и, попрощавшись с городом на две недели, отправился в путь-дорогу.
Добираться от Питера до моей деревушки примерно 2,5 часа. Выехал из города я приблизительно в 16 часов, то бишь добрался в пункт назначения около 18:30, может чуть позже. До деревни дорога еще нормальная, но в самой деревне ее назвать дорогой язык не поворачивается. В общем, с горем пополам я все-таки добрался до своего маленького деревенского одноэтажного рая. Я загнал машину во двор, слава богу, места во дворе достаточно, и принялся разгружаться. Но не тут-то было! Я примерно час возился со старым дверным замком, который никак не хотел поддаваться. Я удивился, как я за этот час не сломал ключ, но все же - победа! - я попал внутрь! Таким образом, в самом домике я оказался в 20:00. Я выгрузил из машины свои вещи и купленную провизию и занес все это в дом. Есть хотелось ужасно после дороги, и я приготовив себе яичницу и салатик, сел за стол и начал пир. Окончив трапезу, я посмотрел на часы, которые показывали 21:00. Я разобрал вещи, позвонил домой и сообщил, что добрался, и в 22 часа решил прогуляться по тихой и очень красивой деревеньке. Я гулял примерно 2 часа, успев познакомиться с двумя своими прекрасными соседками (Светой и Олей), которые, как оказалось, гостили у своей бабушки Вали. Мы с ними поболтали, да и разошлись по домам.
Домой в этот раз я попал спокойно, так как уходя не запер входную дверь, считая, что в такой деревеньке никому и в голову не придет грабить меня. Когда я вернулся домой, было около полуночи, я доел яичницу, посмотрел телевизор, посидел в вк и в час ночи решил предаться Морфею...
Я проснулся примерно в 2:30 от стука в дверь. Спросонья я подумал, что мне почудилось, но через несколько секунд услышал уже более уверенный стук. Я оценил ситуацию. Я нахожусь в Богом забытой деревне, вокруг только домики с 85-летними бабуськами и их маленькими внучатами, мужиков в деревне не так много. Три алкаша да продавец Валерка, а, ну еще старичок, муж бабы Вали (соседки) Иван Иваныч. Никто из них явно посреди ночи не станет стучать ко мне в дверь. Да и зачем? Значит, это кто-то не местный, но кто? Ведь в доме не горел свет и не было признаков жизни, зачем стучать? И тут меня посетила еще более страшная и простая мысль: "А ведь ворота и калитка закрыты!" Ну и кто это? Вывод: маньяк! Да, может это и смешно, но тогда мне было не до смеха!
А стук тем временем усилился. Я вспомнил, что у входной двери есть глазок, но смотреть в него мне почему-то очень не хотелось... При одной мысли о том, что я там увижу, мое воображение рисовало самые страшные картины, а кожа покрывалось мурашками... Я укутался в одеяло и попытался заснуть. Это проклятый стук продолжался еще около двух часов, и к утру, когда уже почти наступил рассвет, я смог наконец заснуть.
Я проснулся на следующий день от звонка телефона. Звонил мой дедушка, я ответил. Он спрашивал у меня, как я устроился, и удивился, почему это я в 12 часов еще сплю. Я рассказал про ночного гостя, и дед, сказав: "Странно", попрощался и сказал, что собирается с бабушкой в магазин и вечером еще позвонит. Я встал, приготовил себе завтрак-обед и решил забыть о ночном стуке. Я думал: "Ну, мало ли! Действительно, какой-то поселковый алкаш ошибся домом, а я чуть кирпичей не наложил!" Сам над собой посмеялся и почти весь день просмотрел телевизор. Вечером, как и обещал, позвонил дед, мы с ним пообщались и закончили разговор. Я поужинал и отправился прогуляться перед сном.
Выйдя на улицу, я в первую очередь огляделся. Хм... Ничего подозрительного. Странно. В общем, я погулял до 23 часов и вернулся домой. Решил лечь спать и вскоре уснул.
Разбудил меня в 2:30 стук в дверь. Дежавю, что ли?! На этот раз я решил посмотреть в глаза нарушителю моего покоя (а вернее в глазок, ну мало ли кто это). Я встал и на цыпочках, как шпион, подкрался к двери. Стук продолжался, но когда я припал к глазку, он исчез, и я решил подождать. Я ждал, ждал, ждал... В 5 утра я плюнул и пошел спать.
На следующий день все по отработанной схеме. Поел, посидел в инете, телик, прогулка, ужин, НО! В эту ночь я решил не спать, а дождаться ночного визитера. Я принес под входную дверь стул, чипсы, сок и (не поверите) тяпку... Ну чтоб тяпнуть как следует этого стукача! И вот 2:30. Стука нет, я расстроился и уже собрался идти в уютную кровать, но вдруг раздался знакомый и элегантный стук. Тук-тук-тук! Три раза. Так обычно стучат какие-нибудь хорошо воспитанные интеллигенты. Я резко встал и прилип к дверному глазку.
То, что я увидел, не описать словами! Не то человек, не то зомби, как ни смешно звучит! Огромные, налитые кровью глазные яблоки, половина носа, беззубый рот, лицо (если это можно назвать лицом) темно-серого цвета. И это чудовище в нескольких сантиметрах от меня. И тут я подумал: "Никакая тяпка тебя не спасет, Женька!" Честно, не знаю, сколько в тот момент я навалил кирпичей, но на строительство кирпичного завода хватит точно, еще и останется. Короче, эта тварь постояла еще минут двадцать, элегантно постукивая своими длинными пальцами, а потом улыбнувшись (а точнее, искривив лицо) исчезла. Я еще минут 15 стоял и почти не дышал, чтобы ОН не услышал!.. В ту ночь я не спал, я сидел на кухне с выключенным светом и закрытыми шторами и пил успокоительное, обдумывая то, что произошло. Я не мог поверить в реальность происходящего!
Под утро я все же уснул, и проснувшись в 14 часов, я первым делом позвонил своему брату Денису и попросил его приехать. В 8 часов вечера Денис был у меня.
Денис зайдя в дом произнес следующее:
- Здорова, Жень! Слушай, а че у тебя дверь все ободрана? Ёёё!.. Ну и видок у тебя! Че случилось-то?
Я все рассказал Денису, и он согласился помочь мне поверить в то, что у меня не глюки. В 2:30 мы с Денисом сидели у входной двери тихо и ждали... Ждали его...
И Он пришел! По традиции три элегантных стука! Денис припал к глазку и обалдел. После этого Денис два года заикался. Тот, кто приходил вчера, стал еще страшнее, он был весь в червях, и лицо его было искажено так, что оно с трудом вообще походило на лицо. Он не уходил до пяти утра, а потом начал царапать дверь и все же ушел. В 10 часов мы немного пришли в себя и вышли на улицу. А на двери было нацарапано: "Я все равно войду!"
В тот же день мы с Денисом собрали вещи и смотались в город! То, что произошло дальше - это просто невообразимо! Нам позвонили через два дня и сообщили, что наш дом сгорел дотла. Ничего не осталось. Мы с Денисом чуть не поседели...
И тут у меня все сошлось! И то, что дверь долго не открывалась, и нацарапанное послание на двери. Я понял. Он хотел убить обитателей дома, и если бы мы не уехали, через два дня в доме нашли бы два наших обгоревших трупа. Мы все рассказали деду, он помолчал и сказал: "Я не знаю, кто это был, но я знаю, что вам крупно повезло, ребята!" Дед крепко обнял нас. Позже я узнал, что раньше на нашем участке жил сектант, который сжег свой дом, а потом утопился. Потом участок купили бабушка с дедушкой и построили свой дом. К нам приходил он. Сектант...
P.S. На много лет у меня отпала тяга к уединению в деревенском домике. Сейчас все хорошо, я живу с женой в своей квартире и стараюсь не вспоминать тот случай.
Новость отредактировал Melford - 12-07-2014, 23:15
