Чрезвычайное происшествие (рассказ). Зощенко: Происшествие

Конечно, об чем может быть речь - дети нам край­не необходимы.

Государство без них не может так гладко сущест­вовать. Они нам - наша смена. Мы на них надеемся и расчеты на их строим.

Тем более взрослые не так легко могут расстаться со своими мещанскими привычками. А детишки, мо­жет быть, подрастут и определенно выровняют нашу некультурность.

Так что в этом отношении детей мы прямо на руках должны носить и пыль с них сдувать, и носики им сморкать. Невзирая на то - это наш ребенок или ре­бенок чужой и нам посторонний.

А только этого как раз мало наблюдается в нашей жизни.

Нам вспоминается одно довольно оригинальное со­бытие, которое развернулось на наших глазах в поез­де, не доезжая Новороссийска.

Которые были в этом вагоне, те почти все в Ново­российск ехали.

И едет, между прочим, в этом вагоне среди других такая вообще бабешечка. Такая молодая женщина с ребенком.

У нее ребенок на руках. Вот она с ним и едет.

Она едет с ним в Новороссийск. У нее муж, что ли, там служит на заводе. Вот она к нему и едет.

И вот она едет к мужу. Все как полагается: на ру­ках у ней малютка, на лавке узелок и корзинка. И вот она едет в таком виде в Новороссийск.

Едет она к, мужу в Новороссийск. А у ей малютка на руках очень такой звонкий. И орет и орет, все рав­но как оглашенный. Он, видать, хворает. Его, как ока­залось, в пути желудочная болезнь настигла. Или он покушал сырых продуктов, или чего-нибудь выпил, только его в пути схватило. Вот он и орет.

Одним словом - малютка. Он не понимает, что к чему и зачем у него желудочек страдает. Ему сколько лет? Ему, может быть, три года или там два. Не на­блюдая детей в частной жизни, затруднительно опре­делить, сколько этому предмету лет.

Только он, видать, октябренок. У него такой крас­ный нагрудничек повязан.

И вот едет эта малютка со своей мамашей в Ново­российск. Они едут, конечно, в Новороссийск, и как назло в пути с ним случается болезнь.

И по случаю болезни он каждую минуту вякает, хворает и требует до себя внимания. И, конечно, не дает своей мамаше ни отдыху, ни сроку. Она с рук его два дня не спущает. И спать не может. И чаю не может попить.

И тогда перед станцией Лихны она, конечно, обра­щается до пассажиров: - Я,- говорит,- очень извиняюсь,- поглядите за моим крошкой. Я побегу на станцию Лихны, хотя бы супу скушаю. У меня, - говорит, - язык к глотке прилипает. Я, - говорит, - ну прямо не предвижу конца. Я, - говорит, - в Новороссийск еду до своего мужа.

Пассажиры, конечное дело, стараются не глядеть, откуда эта говорится, отворачиваются, дескать, еще чего-то орет и вякает, а то еще и возись с ним! Еще, думают, подкинет. Смотря какая мамаша. Другая ма­маша очень свободно на это решится.

И хотя в дальнейшем этого не случилось и любя­щая мать осталась при своем ребенке, однако пасса­жиры не знали всей этой дальнейшей ситуации и в си­лу этого отнеслись к просьбе сдержанно - одним сло­вом, отказали.

И, значит, не берутся.

А едет в вагоне, между прочим, один такой граж­данин. Он, видать, городской житель. В кепочке и в таком международном прорезиненном макинтоше. И, конечно, в сандалиях. Он так обращается до пуб­лики: - То есть,- говорит,- мне тошно на вас глядеть. То есть,- говорит,- что вы за люди - я прямо диву­юсь! Нельзя,- говорит,- граждане, иметь такой слишком равнодушный подход. Может, на наших гла­зах мать покушать затрудняется, ее малютка чересчур сковывает, а тут каждый от этих общественных дел морду отворачивает. Это, ну, прямо ведет к отказу от социализма.

Другие говорят: - Вот ты и погляди за крошкой! Какой нашелся бродяга - передовые речи в спальном вагоне произно­сить! Он говорит: - И хотя я есть человек холостой, и мне чертовски спать хочется, и вообще не мое дело в крайнем случае за это самое браться, но я не имею такого беснувствия в детском вопросе.

И берет он малютку на руки, качает его и пальцем его забавляет.

Конечно, молодая женщина очень горячо его бла­годарит и на станции Лихны сходит.

Уходит она на эту станцию в буфет и долго не яв­ляется. Поезд стоит десять минут. Эти десять минут проходят, и уже дается сигнал. И дежурный махает красной шапкой. А ее нету.

И уже дергается состав, и поезд бежит по рельсам, а молодой матери нету.

Тут происходят разные сцены в вагоне. Которые от­крыто хохочут, которые хватаются за тормоза и хотят состав остановить.

А сам, который в сандалиях, сидит побледневший, как сукин сын, и спать больше не хочет. И речей боль­ше не хочет произносить.

Он держит малютку на своих коленях и разные со­веты слушает.

Ну, один, конечно, советует телеграмму за свои деньги дать, другие, напротив того, говорят: «Довези­те до Новороссийска и сдайте в ГПУ. А если там ма­лютку не примут, то усыновите в крайнем случае».

А малютка между тем вякает, хворает и с рук ни­почем не уходит.

И вот проходят отчаянных два часа, и поезд, ко­нечно, останавливается на большой станции. Который в сандалиях берет свою малютку за ножки и хочет пойти на платформу в ГПУ. Только вдруг молодая ма­маша в вагон вкатывается. Она входит в вагон и так защищается: - Я, - говорит, - извиняюсь! Я как горячего супу покушала, так меня сразу и разморило, и я нарочно зашла в тот соседний вагон и маленько там подзаснула. Я,- говорит,- два дни не спавши. А если бы в этот вагон зашла - я навряд ли бы выспалась. .

И берет она своего крошку и снова его нянчит.

Который в сандалиях говорит: - Довольно неаккуратно поступаете, гражданка! Но раз вы поспали, то я вхожу в ваше положение. Дети нам - наша смена, я не против за ними по­глядеть.

Тут в вагоне происходит веселый смех, дающий здоровую зарядку. И все кончается к общему благо­получию: 1931

Classics Press publishes nonfiction and literature in modern, accessible editions at reasonable prices.

The Collection - Seven Classics

The is a new edition of seven classic works of political and military science . Each of the included classical works are available individually as well as together in the collection.

All of these classics are already available in English editions, but nearly always a format that is difficult to read and understand. Most of these are in English translations that are very old, or miss out on the fundamental insights. Many include a lot of excess commentary which is mostly unnecessary and unhelpful.

Our editing process reduces the repetition and unnecessary commentary and cruft, and clarify what is essential and insightful in the works using modern English prose. This process is an abridgement:

[C]ondensing or reduction of a book or other creative work into a shorter form while maintaining the unity of the source.

The goal of this project is to produce a collection of works with clear and modern English that showcases the timeless insights which these classics have within them. We also want to provide several different formats for these works, including:

• Ebook
• Paperback
• Audiobook

The Collection - Individual Titles

This is an international collection, with two books from China, one from India, two from Europe, and two from Japan. The books also span over 2,000 years of history. Some of these books are focused on war and military science (Art of War, Book of Five Rings, Hagakure), others are more self-reflective and develop an ethical philosophy (Analects, Meditations), and others still are focused more on politics and ruling (Arthashastra, The Prince).

Each of these works provides a unique and historical perspective regarding these topics, and they complement each other in tracing deep insight into the nature of leadership, war, and politics.

Affordable Pricing

Classics Press is committed to making classic works more accessible, and that includes reasonable pricing. Individual works are priced at $ 2.99 USD for ebooks and $ 7.99 USD for print books (which includes the same work as a free Kindle ebook). The entire collection Seven Classics on War and Politics is priced at $ 9.99 USD for the ebook and $ 24.99 USD for the paperback book (which includes a free kindle ebook). The price is inclusive of VAT.

Главные герои рассказа Михаила Зощенко «Загадочное происшествие – стрелочник Фролов, живущий в Лигово, его племянник Минька и два следователя уголовного розыска. У стрелочника был мешок муки, и он решил обменять его на козу, чтобы пить молоко.

Козу стрелочник поместил в сарайчике, который закрывал на замок. Но однажды утром Фролов обнаружил, что замок сломан, а его породистая коза исчезла. Тогда он поехал в Ленинград и обратился в уголовный розыск.

Вместе с ним на место происшествия отправились два следователя. Один из них, которого коллеги по работе звали дядей Володей, по прибытии на место стал искать следы преступников. Дядя Володя сделал вывод, что преступников было несколько, в том числе ребенок.

Когда он это сказал, в толпе любопытствующих людей, собравшихся во дворе, раздался детский плач. Плакал Минька, племянник стрелочника Фролова. Он сказал, что утром заходил в сарай, чтобы угостить козу капустой. Однако замок он не трогал, и дверь в сарай была открыта.

Узнав, что утром коза была на месте, второй следователь, от лица которого ведется рассказ, высказал предположение, что вор украл что-то другое. Но в этом случае было непонятно, куда девалась коза?

Следователи начали выдвигать самые разные версии случившегося, и в этот момент все присутствующие услышали, как блеет коза, причем звук шел откуда-то сверху. Оказалось, что коза каким-то образом забралась на крышу дома, в котором жил стрелочник Фролов с женой. Стрелочник пояснил, что за домом у него стоят доски для строительства. По ним коза и забралась на крышу, поросшую травой. Эта коза была из породы горных коз, которые умеют карабкаться по кручам.

Инцидент был исчерпан, и следователи собрались возвращаться в Ленинград. Уже на улице их догнал Фролов и сообщил, что из сарая пропали старые валенки.

Полная картина загадочного происшествия стала понятной только зимой, когда стрелочник увидел на одном из прохожих пропавшие из сарая валенки. Этот человек и оказался вором, сломавшим замок. Он пришел украсть мешок с мукой, но не знал, что стрелочник уже поменял муку на козу. С досады вор прихватил старые валенки и убежал.

Коза так и осталась жить у стрелочника Фролова. Она удивляла всех местных жителей способностью лазать по самым крутым доскам.

Таково краткое содержание рассказа.

Главная мысль рассказа Зощенко «Загадочное происшествие» заключается в том, что прежде чем привлекать других людей на поиски пропажи, следует хорошенько поискать ее самому, в том числе и в самых неожиданных местах. Стрелочник Фролов, обнаружив пропажу козы, сразу поехал в Ленинград, заявлять о краже. Между тем, ему достаточно было поднять голову и увидеть, что коза залезла на крышу.

Рассказ учит быть внимательным и не делать поспешных выводов в экстремальной ситуации.

В рассказе мне понравился следователь дядя Володя, который хорошо разбирался в следах и определил, что в сарае побывал ребенок.

Какие пословицы подходят к рассказу Зощенко «Загадочное происшествие»?

Будто корова языком слизнула.
Слона-то я и не приметил.
Сколько вору ни воровать, а расплаты не миновать.

Конечно, об чем может быть речь — дети нам крайне необходимы.

Государство без них не может так гладко существовать. Они нам — наша смена. Мы на их надеемся и расчеты на их строим.

Тем более, взрослые не так легко могут расстаться со своими мещанскими привычками. А детишки, может быть, подрастут и определенно выровняют нашу некультурность.

Так что в этом отношении детей мы прямо на руках должны носить и пыль с них сдувать и носики им сморкать. Невзирая на то — это наш ребенок или ребенок чужой и нам посторонний.

А только этого как раз мало наблюдается в нашей жизни.

Нам вспоминается одно довольно оригинальное событие, которое развернулось на наших глазах в поезде, не доезжая Новороссийска.

Которые были в этом вагоне, те почти все в Новороссийск ехали.

И едет, между прочим, в этом вагоне среди других такая вообще бабочка. Такая молодая женщина с ребенком.

У нее ребенок на руках. Вот она с ним и едет.

Она едет с ним в Новороссийск. У нее муж, что ли, там служит на заводе. Вот она к нему и едет.

И вот она едет к мужу. Все как полагается: на руках у ней малютка, на лавке узелок и корзинка. И вот она едет в таком виде в Новороссийск.

Едет она к мужу в Новороссийск. А у ей малютка на руках очень такой звонкий. И орет и орет все равно как оглашенный. Он, видать, хворает. Его, как оказалось, в пути желудочная болезнь настигла. Или он покушал сырых продуктов, или чего-нибудь выпил, только его в пути схватило. Вот он и орет.

Одним словом — малютка. Он не понимает, что к чему и зачем у него желудочек страдает. Ему сколько лет? Ему, может быть, три года или там два. Не наблюдая детей в частной жизни, затруднительно определить, сколько этому предмету лет. Только он, видать, пионер. У него такой красный нагрудничек повязан.

И вот едет эта малютка со своей мамой в Новороссийск. Они едут, конечно, в Новороссийск, и, как назло, в пути с ним случается болезнь.

И по случаю болезни он каждую минуту вякает, хворает и требует до себя внимания. И, конечно, не дает своей мамаше ни отдыху, ни сроку. Она с рук его два дня не слушает. И спать не может. И чаю не может попить.

И тогда перед станцией Лихны она, конечно, обращается до пассажиров:

— Я, говорит, очень извиняюсь, — поглядите за моим крошкой. Я побегу на станцию Лихны, хотя бы супу покушаю. У меня, говорит, язык к глотке прилипает. Я, говорит, ну, прямо не предвижу конца. Я, говорит, в Новороссийск еду до своего мужа.

Пассажиры, конечное дело, стараются не глядеть, откуда это говорится, отворачиваются, дескать, еще чего: то орет и вякает, а то еще возись с ним! Еще, думают, подкинет. Смотря какая мамаша. Другая мамаша очень просто на это решится.

И, значит, не берутся.

А едет в вагоне, между прочим, один такой гражданин. Он, видать, городской житель. В кепочке и в таком международном прорезиненном макинтоше. И, конечно, в сандалиях.

Он так обращается до публики:

— То есть, говорит, мне тошно на вас глядеть. То есть, говорит, что вы за люди — я прямо дивуюсь! Нельзя, говорит, граждане, иметь такой слишком равнодушный подход. Может, на наших глазах мать покушать затрудняется, ее малютка чересчур сковывает, а тут каждый от этих общественных дел морду отворачивает. Это, ну прямо ведет к отказу от социализма!

Другие говорят:

— Вот ты и погляди за крошкой! Какой нашелся бродяга — передовые речи в спальном вагоне произносит!

Он говорит:

— И хотя я есть человек холостой и мне спать хочется, и вообще не мое дело, в крайнем случае, за это самое браться, но я не имею такого бесчувствия в детском вопросе.

И берет он малютку на руки, качает его и пальцем его забавляет.

Конечно, молодая женщина очень горячо его благодарит и на станцию Лихны сходит.

Уходит она на эту станцию в буфет и долго не является. Поезд стоит десять минут. Эти десять минут проходят, и уже дается сигнал. И дежурный махает красной шапкой. А ее нету…

И уже дергается состав, и поезд бежит по рельсам, а молодой матери нету.

Тогда происходят разные сцены в вагоне. Которые открыто хохочут, которые хватаются за тормоза и хотят состав остановить.

А сам, который в сандалиях, сидит побледневший, как сукин сын, и спать больше не хочет.

Он держит малютку на своих коленях и разные советы слушает.

Ну, один, конечно, советует телеграмму за свои деньги дать, другие, напротив того, говорят: «Довезите до Новороссийска и сдайте в ГПУ. А если там малютку не примут, то усыновите в крайнем случае».

А малютка, между тем, вякает, хворает и с рук нипочем не уходит.

И вот проходит отчаянных два часа, и поезд, конечно, останавливается на большой станции. Который в сандалиях берет свою малютку и хочет пойти на платформу в ГПУ. Только вдруг молодая мамаша в вагон вкатывается.

— Я, говорит, извиняюсь! Я как горячего супу покушала, так меня сразу и разморило, я и зашла в тот сосед ний вагон и маленько подзаснула. Я, говорит, два дни не спавши.

И берет она своего крошку и снова его нянчит. Который в сандалиях говорит:

— Довольно неаккуратно так поступать, гражданка! Но раз вы поспали, то я вхожу в ваше положение. Дети нам — наша смена, — я не против за ними поглядеть.

Тут в вагоне происходит веселый смех. И все кончается к общему благополучию.

Это рассказ о "рассказе". Притом не выдумка, а рассказ о действительном происшествии с одним из моих действительных рассказов, недавно напечатанном в воскресном номере известной парижской газеты.

Рассказ назывался "Так случилось". Он-то был сплошной выдумкой (что следует запомнить); и содержание, -- я передам его вкратце, ниже, -- не так важно, как то, что с этим рассказом в самом деле "случилось". Случай любопытный, за всю мою долгую литературную практику -- первый; сколько сотен рассказов у меня написано -- я даже не припомню; а ни с одним этого не было. Что касается других авторов-беллетристов -- тоже не слышно; разве если целую анкету устроить, то можно бы узнать, бывал ли с кем-нибудь подобный случай.

Однако к делу.

Всякий знает, как трудно, по нынешним временам, русскому литератору -- просто, что-нибудь напечатать. Журналов нет, газет -- почти, в каждой свои постоянные сотрудники, давно приспособившиеся или во всех отношениях совпавшие с обликом данной газеты; литератору просто, как я говорю, особенно давнему, привыкшему к известной свободе в старой России, надо сначала пораскинуть умом: скажешь что-нибудь, хотя бы устами героя, что может показаться не вполне совпадающим со взглядами газеты, и пропала работа. Или выйдет на несколько строк больше определенного их количества -- тоже пропал случай заработать. Вот и прикидываешь заранее, чтобы и размер -- по условиям, и содержание как можно безобиднее. Любовный сюжет самый, в принципе, безобидный; но и тут большое внимание требуется и большое усилие выдумки -- сузить до явной безобидности.

Рассказ "Так случилось" был успешен, т. е. в газете появился. Выдуман, как уже сказано, сплошь. Имена, отчества, фамилии, названия петербургских улиц, -- все это взято случайно, имена обыденные, фамилии придуманные. Содержание такое: некто рассказывает, что однажды, в сумерки, к нему позвонили. (Дело происходит в Петербурге, осенью, за год до войны.) Вошедшую даму рассказчик не узнает, но она рекомендуется: "Я -- Ольга Петровна..." и он вспоминает, что встречал, в знакомой семье, на Васильевском Острове, какую-то незаметную, не очень красивую и не очень молодую девушку, Ольгу Петровну, с которой он, впрочем, никогда не сказал слова. Ведет ее, удивленный визитом, в кабинет, зажигает лампу, и, при первом взгляде на посетительницу, ужасается: ее бледное лицо, с черными, "матовыми" глазами, совершенно мертвое. Таким же мертвым голосом она говорит, что зашла случайно, проходя мимо, и, вероятно, потому, что "за полчаса до смерти, надо "кому-то" сказать, рассказать все, что теперь уже и ей все равно; а он именно этот "кто-то", -- ведь ему тоже все равно". (У меня нет текста, пишу по памяти.) Монотонно продолжая, рассказала, что была невестой такого-то гвардейского офицера, любила его, ждала два года, верила, когда он вдруг написал, что между ними все кончено. Убедившись, что разрыв совершился, она почувствовала, что умерла; смерть уже в ней, ее дело лишь "докончить" последнее, для чего она сейчас и шла -- в Фонтанку.

Слушатель, -- ее "кто-то", -- не прерывал рассказа; к полузнакомой женщине этой он не питал никаких чувств, но она была человек, и смотреть на еще живого человека с мертвым лицом было невыносимо. Просто самому невыносимо, вне сочувствия обманутой невесте: скорее он сочувствовал жениху, которого она назвала; он его случайно знал и удивился, что этот красивый, блестящий гвардеец был женихом такой неподходящей особы. Но тут была смерть: девушка, какая она ни на есть, может быть, глупая, может быть, истеричка, в Фонтанку-то пойдет сейчас кидаться; непременно пойдет, он это чувствовал. И на него нашло вдохновенье. Я, рассказывает, сам не знал, что ей говорю, чепуху какую-то нес, и кричал, главное, -- на случай, что она истеричка: на истеричек необходимо, с грубостью, кричать. Стыдил ее, насмехался. -- Да какая это любовь у вас, голый эгоизм! Не достался, мол, ты мне, так на, покойницей на совесть твою лягу! Неси до смерти! Ну и другое, в том же духе говорил, орал... Не удерживал, однако; не понимаешь, -- иди, топись, сделай милость. Доказывай свою "великую" любовь, хотя она, мол, такая, -- ничего и не стоит. Единственно, что предлагал ей, -- дать себе некий срок для большого понимания; пусть, поразмыслив, опять придет, и, если в том же решении останется -- рассказчик ей поможет обойтись, по крайней мере, без Фонтанки: очень уж гадко, холодно, драматично. Есть другие способы. На свободу же ее решения он не будет посягать...

Условились, в конце концов, что она еще придет. Но она не пришла. А потом рассказчик о ней забыл. Началась война, цепь катастроф... Забыты были не только полузнакомые, но исчезли куда-то и друзья, потерялись родные...

И много лет протекло, когда тот же "некто" встретил, в новом квартале парижского Пасси, на тихой улочке, странную пару. Не очень странную, он привык видеть в Париже таких медленно гуляющих старичков, друг за друга держащихся. Тут "он", чуть волочивший ногу, держался за "нее", -- еще бодрую, седую старуху. И вдруг старуха окликнула проходившего по имени: "Не узнаете? Я Ольга Петровна". Ее еще можно было узнать: но как поверить, что осунувшийся, хромой и слабый старик -- блестящий гвардеец, "великая" любовь Ольги Петровны? Из оживленной болтовни ее выяснилось, что у них "тут за углом, русская лавочка"; хлопот много, и "он" помогает, только "после всех ранений" не так здоров, конечно... Болеет часто...

Рассказчик проводил их до лавочки, неопределенно ответил на приглашение "заходить" и покинул "счастливую" пару в еще более неопределенном раздумии...

Вот, приблизительно, и все. Но тут-то удивительное и начинается.

Через редакцию газеты, где рассказ появился, я получаю радостное письмо от неизвестной мне дамы: наконец-то она нашла свою "кузину Олечку"! Настоятельная просьба сообщить адрес "лавочки" (единственно, что "не указано" у меня). Никаких сомнений, что я пишу именно об Олечке, Ольге Петровне: с такими малейшими подробностями описана ее наружность, ее черные "матовые" глаза, ее страстная любовь к известному блестящему гвардейцу; упомянуто даже, что она была несколько истерична... И улицы петербургские названы как раз те же, где протекала "Олечкина" драма. Ясно, что, встретив потерянную кузину в Париже, я поспешу сообщить ее нынешний адрес...

В смущении я пишу даме (она живет в окрестностях Парижа), что никакой реальной Ольги Петровны не знаю и что весь рассказ выдуман. Мне приходит в голову: или она мне не поверит, -- ведь не бывает же так, чтобы все сходилось, вплоть до имен, отчества и фамилий! Или уж не истеричка ли она сама, эта дама, не выдумала ли свою небывалую "Олечку"?

Но дама пишет очень разумно, положительно. И на заверительное мое письмо о выдуманности так же разумно ответила. По-моему, она сделала вид, что верит. Еще раз остановившись обстоятельно на Ольге Петровне, ее семье, характере, на любви к этому гвардейцу и т. д., закончила, что если, мол, все у меня лишь угадано, то это благодаря моему "таланту". Очень любезно, понимаю, но -- причем тут талант, и какой, спрашивается, талант может воспроизвести историю не "похожую" на действительность, а действительно точную, с точными именами, отчествами и фамилиями героев, если автор ни героев, ни истории не знал фактически? А имена взял первые попавшиеся?

Никто из разумных людей не мог мне дать объяснения этому маленькому загадочному происшествию. Некоторые, правда, нашли, что дело "очень просто"... но это оказались, увы, верующие в телепатию. Я же к подобным вещам склонности не имею, а потому и телепатические объяснения меня нисколько не удовлетворяют. Впрочем, и с точки зрения самих телепатов непонятно, зачем именно мне понадобилось что-то угадывать о навеки неизвестной Олечке и ее женихе?

Но, по правде сказать, есть что-то в этом случае и неприятное. Неприятна его необъяснимость и, главное, исключительность. Неужели ни с кем из пишущих или писавших рассказы ничего такого и в самом деле не случалось? Совпадения, конечно, были, но тут какие же "совпадения"? А вот не было ли у кого-нибудь этих же "таинственных" (и бесполезных) угадок?

Хочу думать, что были. Сколько ведь рассказчиков на свете! Если случилось с одним, значит и с другим бывало. Только, к сожалению, это мне неизвестно.