Чудаков александр павлович причина смерти расследование. Одна из лучших книг XXI века

Александр Павлович Чудаков (1938–2005) – доктор филологических наук, исследователь русской литературы XIX–XX веков, писатель, критик. Широкому кругу читателей он известен как автор романа «Ложится мгла на старые ступени…» (премия «Русский Букер» 2011 г. за лучший роман десятилетия), а в филологической среде – как крупнейший специалист по творчеству Чехова. В дневниках А. П. Чудакова есть запись: «А еще говорят – нет знаков, предопределения. Я приехал в Москву 15 июля 1954 г. Вся она была уклеена газетами с портретами Чехова – был его 50-летний юбилей. И я ходил, смотрел, читал. И подумал: „Буду его изучать“. Так и вышло». Монография «Поэтика Чехова», увидевшая свет в 1971 году, когда ее автору было немного за тридцать, получила международное признание и вызвала ожесточенное сопротивление консерваторов от науки. Сделанные в ней и в следующей книге – «Мир Чехова: Возникновение и утверждение» (1986) – открытия во многом определили дальнейшие пути развития чеховедения. А. П. Чудаков одним из первых предложил точные методы описания повествовательной системы писателя, ввел понятие «вещного мира» произведения, а его главный тезис – о «случайностной» организации чеховской поэтики – неизменно вызывает заинтересованные споры...

• 15 сентября 2015, 12:00

Жанр: ,

Сборник посвящен памяти Александра Павловича Чудакова (1938–2005) – литературоведа, писателя, более всего известного книгами о Чехове и романом «Ложится мгла на старые ступени» (премия «Русский Букер десятилетия», 2011). После внезапной гибели Александра Павловича осталась его мемуарная проза, дневники, записи разговоров с великими филологами, книга стихов, которую он составил для друзей и близких, – они вошли в первую часть настоящей книги вместе с биографией А. П. Чудакова, написанной М. О. Чудаковой и И. Е. Гитович. Во второй части собраны некрологи А. П. Чудакову, мемуары и статьи его коллег и друзей. Жизнь Александра Павловича и его живой образ отражены в многочисленных фотографических материалах, а также в некоторых его автографах.

Книга подготовлена к 75-летию со дня рождения...

• 8 апреля 2014, 13:39

Жанр: ,

Книга предназначена для учащихся старших классов. Доктор филологических наук А. П. Чудаков знакомит школьников с жизнью А. П. Чехова. В книге показывается, какие условия, обстоятельства, впечатления детства и юности подготовили неповторимое художественное восприятие мира, как из сотрудника юмористических журналов вырос великий писатель, открывший новую страницу в мировом...

• 25 февраля 2014, 19:35

Жанр: ,

Роман «Ложится мгла на старые ступени» решением жюри конкурса «Русский Букер» признан лучшим русским романом первого десятилетия нового века. Выдающийся российский филолог Александр Чудаков (1938–2005) написал книгу, которую и многие литературоведы, и читатели посчитали автобиографической – настолько высока в ней концентрация исторической правды и настолько достоверны чувства и мысли героев. Но это не биография – это образ подлинной России в ее тяжелейшие годы, «книга гомерически смешная и невероятно грустная, жуткая и жизнеутверждающая, эпическая и лирическая. Интеллигентская робинзонада, роман воспитания, “человеческий документ”» («Новая газета»).

Новое издание романа дополнено выдержками из дневников и писем автора, позволяющими проследить историю создания книги, замысел которой сложился у него в 18...

Книга мне показалась настолько насыщенной, многоплановой и разносторонней, что я просто не знаю, с какой стороны подступиться к рассказу о ней.
Книга бессюжетная, это поток воспоминаний. Когда-то я пыталась читать "Улисса", и мне кажется, этот роман чем-то на него похож. Антон приезжает в городок Чебачинск, где он вырос, откуда в свое время уехал учиться в МГУ. Сейчас родственники вызвали его из Москвы невнятной телеграммой о наследственном вопросе. "Какое еще наследство?" - недоумевает Антон, ведь кроме старого ветхого дома у деда ничего нет.
Когда я дочитала до этого места, мне стало немного не по себе. Я подумала, что сейчас здесь всплывет какое-нибудь "золото партии", или николаевские червонцы, или церковные драгоценности. Уж как-то все к тому шло: пожилой умирающий родственник из "того" дореволюционного времени, алчные наследники, единственное доверенное лицо - внук, приехавший издалека. Дело явно пахло двенадцатью стульями.
Но Антон после встречи с родственниками отправляется на прогулку по Чебачинску, и не подумавши обстукивать стены или взрезать обивку старинной козетки, вывезенной из Вильны. Он идет и перебирает сокровища другого рода: каждый встреченный в неторопливой прогулке куст, каждый дом, забор, дерево, не говоря о каждом встреченном человеке - это живое напоминание о былых днях. Вспоминается все подряд, в случайном порядке. Воспоминания так сильны, что невозможно их упорядочить, сказать одному – подожди, это было потом, сначала было вот это. Поэтому тут и переносы во времени, и огромное количество героев, но никого нельзя отбросить за ненужностью. Даже самый второстепенный персонаж навроде какого-нибудь секретаря райкома, однажды заказавшего торт у дедова друга-кондитера, на своем месте, имеет значение, важен для общей картины жизни ссыльного поселка.
Очень тронула история Кольки – талантливого парнишки, погибшего во время войны. Его помнила только его мать и мать Антона, а потом Антон, случайно подслушавший их разговор. Если никто не будет его помнить – словно и не было его на свете. Также и каждое самое мельчайшее воспоминание – все фиксируется, все драгоценно для Антона.
В чем смысл такого скрупулезного запоминания и написания книги? Мне эта книга перекинула шаткий мостик между «дореволюционным» и послевоенным временем. У меня есть фотография моей бабушки, где она молодая сидит за «праздничным» столом с двумя своими детьми и мужем. На столе такое, мягко говоря, скромное угощение и такая скромная, на грани с убогостью, обстановка в комнате, что мне удивительно, откуда там вообще взялся случайный фотограф. И мне до слез жалко, что никто уже не сможет рассказать, какой был праздник, о чем думала в тот день моя молодая бабушка, откуда на столе тот графин, родной, видимо, брат, кривобокого сосуда из коллекции посуды семьи Стремоуховых…
В то же время исторический пласт – не самый важный. Мне кажется, эта книга показывает, что времена по сути не меняются. Всегда были, есть и будут благородство и подлость, мелочность и широта, созидание и разрушение, добро и зло, в конце концов. Сам человек выбирает, на чьей он стороне, и в этом выборе множество полутонов, переливов.
Эту книгу назвали и романом –идиллией, и робинзонадой, и срезом русской жизни. Мне хочется еще добавить, что это благодарность Антона всем, кого он упоминает, за то, что они были в его жизни, оставили в ней след. Во мгле времени растворяются их лица и фигуры, Антон не может этого допустить и пишет эту книгу. Она просто не могла не быть написана. Может ли она не быть прочитана? Может, уж очень она честно-насыщенная. Ни малейшей попытки пофлиртовать, пококетничать с читателем, упростить чтение.
Советую читать, если вам интересна история 30-60 годов 20 века; если вас не пугает, а радует, когда в гостях у малознакомых людей вам на колени бухают старый альбом с фотографиями и обещают про всех-всех рассказать; если вы составили свое родословное древо до седьмого колена и дальше.

Бегут неверные дневные тени.
Высок и внятен колокольный зов.
Озарены церковные ступени,
Их камень жив - и ждет твоих шагов.

Ты здесь пройдешь, холодный камень тронешь,
Одетый страшной святостью веков,
И, может быть, цветок весны уронишь
Здесь, в этой мгле, у строгих образов.

Растут невнятно розовые тени,
Высок и внятен колокольный зов,
Ложится мгла на старые ступени....
Я озарен - я жду твоих шагов.

3 октября в больнице после полученных травм умер . Травмы были якобы несовместимы с жизнью, но его поистине могучий, богатырский организм боролся до последнего. Ничто не предвещало смерти этого большого, бодрого человека, полного замыслов и сил. Поверить в случившееся невозможно - настолько был он всегда живой, деятельный, заинтересованный жизнью, настолько многое в ней любил и так много еще хотел сделать. Совершенно противоестественная, дикая смерть.

О научных заслугах Александра Павловича Чудакова будут говорить много и скажут, наверное, лучше меня. Они, эти заслуги, еще в полной мере не осмыслены. Ясно одно - ушел настоящий большой филолог, и с его уходом уже окончательно прервалась связь между нашим поколением и великой русской филологией первой половины XX века, коей он был прямой наследник. Обо всем этом еще будут писать, будут выходить статьи и книги в его честь, и это хорошо, но разве в этом дело? Славой он и при жизни не был обделен, да только вот ничего не нажил - ни должностей, ни премий, ни простой возможности спокойно заниматься своим делом, не заботясь о ежедневном хлебе насущном. Мы знаем его замечательные книги о ("Поэтика Чехова", 1971; "Мир Чехова", 1986; "Антон Павлович Чехов", 1987; "Слово-вещь-мир. От Пушкина до Толстого", 1992)), его статьи о Пушкине, Гоголе, его работы по истории русской филологической науки, но как горько думать, что не доведена до конца титаническая работа над полной чеховской библиографией, не написан умопомрачительный "тотальный комментарий" к "Евгению Онегину", не подготовленной осталась книга мемуаров, над которой ему так хотелось работать в последнее время, но не было издательского заказа на нее, такого заказа, который позволил бы бросить все и засесть дописывать книгу - об этом он мечтал. И никто никогда не сможет реализовать эти замыслы. Жить - это делать то, что другой за тебя не сделает. Александр Павлович жил и делал свое дело - и вот так резко и страшно оборвалась эта жизнь, так внезапно для всех!

Но главную свою книгу он успел написать - роман "Ложится мгла на старые ступени", наделавший столько шуму, почти получивший, но не получивший Букера, - замечательную русскую книгу, которую не без оснований сравнивали с "Былым и думами " Герцена, а я бы сравнила еще и с пушкинским "Онегиным " в том смысле, что автор раскрылся в этой книге со всей возможной полнотой. С ее страниц предстала нам не только подлинная, сохраненная Россия, но и сам ее автор - в неожиданном для многих образе, таким, каким его не очень знали в "узких научных кругах". Потом, когда книга снискала безусловный успех и признание, он, как будто оправдываясь, говорил, что просто вынужден был ее написать - настолько распирали его приобретенные за жизнь познания. А познания эти были и вправду необозримы и порой ошеломительны - и в естественных науках, и в гуманитарных, и в теории, и в практике. "Я хотел как-то освободиться от всего этого, - говорил, как бы стесняясь, Чудаков, - и вот нашел такую форму: роман". В академических кругах такие "шаги вбок" не в почете, зато как запойно читали эту книгу о жизни в далеком Чебачинске широкие круги незашоренной интеллигенции, и "гуманитарной", и "технической"! Читали - потому что книга эта прежде всего талантлива, потому что автор ее был сполна наделен талантом познания, талантом слова и главное - талантом жить.

Как было им не любоваться, когда, положив очки в ботинок на берегу, он покрывал роскошным баттерфляем сотню метров водного пространства, или, напротив, уходил под воду, чтобы через несколько минут всплыть на другом берегу! Еще пару лет назад он с сожалением говорил, что раньше легко проплывал под водой сто метров, а теперь вот только 70-80. Плавание было его особой любовью, а может, и призванием - в юности ему прочили блестящую спортивную карьеру, он по этому пути не пошел, зато с каким удовольствием осуществлял заплывы в пушкинской Сороти - один, помню, заплыв был в честь взятия Бастилии, другой - имени А.П.Чехова. А выйдя на берег, надевал он, строгий академический ученый, белую рубашку, галстук, пиджак, принесенные с собою в аккуратно сложенном виде, менял кроссовки на ботинки и шел делать доклад на конференции по "Евгению Онегину". А вечером, сменив белую рубашку на тельняшку, сиживал на кухне, рассказывая бесконечные истории из своей и чужой жизни и терпеливо ожидая настоящей, правильно приготовленной разварной гречневой каши, которой был большой любитель. А для детей он сочинял на ходу, с невозмутимым лицом, и одна из таких историй, рассказанная моей дочери в пору ее раннего детства, была про двух братьев - один ел все больше конфетки, а другой - гречневую кашу, и вот поехали они в Индию на соревнования по поднятию штанги, и правильный брат, конечно, победил, а неправильный был посрамлен и потом тоже, конечно, перешел на гречневую кашу.

Он никогда не упускал возможности посидеть-поговорить, и чтобы было первое, второе и компот, а лучше вермут, но можно и другое, и как неправы те, кто считает, что пить надо по восходящей и не смешивая. Они, говорил он, лишают себя разнообразия и радости жизни. Только радость общения я от него и помню. Его ничто не раздражало, он был в согласии с людьми и в согласии с миром, который был ему весь открыт и весь интересен. Он знал каждое дерево и каждую птичку, был настоящим другом кошек и собак, хорошо разбирался в почвах, в верблюдоводстве, например, и в китоводстве, во всех, кажется, естественных науках и во всех гуманитарных, и в различных технологиях, и только у него можно было надежно выяснить, стоит ли изолировать печную трубу алебастром. Он очень интересовался, правильно ли я строю дачный дом, научил меня положить под крышу тридцатку на ребро - получилось хорошо.

Кто был на даче у Александра Павловича, тот имел возможность не только в нем самом что-то главное понять, но и вообще задуматься об отношениях человека с окружающим миром. Почти все там сделано своими руками и видно, как человек может менять жизненное пространство вокруг себя, внося в него красоту и порядок, культуру и интеллект. Он корчевал пни и "наступал на болото" (это произносилось со вкусом, с гордостью), выращивал идеальный газон, ограждая его специальным бордюрным камнем, строил забор из валунов, возя их на велосипедном багажнике с окрестных карьеров. При помощи каких-то египетских подъемных механизмов валуны эти подымались на нужную высоту, сажались на раствор, и за лето стена увеличивалась метра на два. Я ахнула, когда увидела, в каком стройном и красивом порядке содержались инструменты в его сарайчике - в таком же красивом порядке выстроены цитаты в его последнем печатном тексте. А зимой - день рождения традиционно справлялся на любимой даче - он выдавал нам гостевые валенки и вел всех в двадцатиградусный мороз в лес, сетуя, что лес не чистят и вот он погибает, и надо собраться всем поселком и почистить, а то зарастет.

О последнем его тексте я хочу сказать особо, и не только как составитель "Пушкинского сборника" и заказчик материала. Речь идет о его статье "К проблеме тотального комментария " Евгения Онегина " " - по ней мы можем судить о том, каков был его грандиозный исследовательский замысел, как он мог быть осуществлен и чего мы лишились. Не могу отказать себе в потребности привести начало этого текста:

Окружающий нас эмпирический мир физически непрерывен, и непрерывность эта абсолютна: человеку в его неспекулятивном бытии (и не связанном с такими феноменами, как частицы, античастицы) не дано пространства, свободного от какой-либо материальности.

Но для сознания эмпирический мир гетерогенен и отдельностен. Только так человек получает возможность сызмальства ориентироваться в нем, лишь умозрительным усилием устанавливая субстанциальную общность классов вещей и их иерархию. Отношения взаимопомощи, биологического симбиоза и прочие экологические связи не нарушают мировой гетерогенности. Лишайник, растущий на камне, остается лишайником, а камень - камнем. Чем активней использует лишайник свое "подножие", тем больше он становится растением и тем сильнее разнится с камнем. Можно возразить, что органические тела рано или поздно превратятся в органический перегной. Но пока они внешне-морфологически самостоятельны, для обыденного сознания они гетерогенны.

Наука давно привыкла видеть все вещи в их связях. Субстанция блюда не может быть описана биологически и гастрологически без самых дальних звеньев цепи: солнце - почва - трава - вода - барашек - шашлык.

Предметы же мира художественного изначально гомогенны: все вещи литературного произведения независимо от их мыслимого материального качествования подчинены общим для всех их законам и выражают некое единое начало. Однако литературоведческие описания художественных текстов по аналогии с эмпирическим миром обычно работают с дискретными единицами: герой - мотив - сюжет - реалии - слово и т.п. "Постатейное" рассмотрение этих проблем не изучает все элементы вместе, в их естественной взаимосвязи в процессе поступательного движения текста. Такое изучение может быть осуществлено только в медленном невыборочном его чтении-анализе.

Больше всего в таком комментированном чтении нуждается "Евгений Онегин" - чтении сплошном, без пропусков, слово за словом, стих за стихом, строфа за строфой.

Мы не должны обольщать себя мыслью, что наши представления совпадают с читательскими времени Пушкина - даже о самых простых вещах, например, о санках в I главе. Чтобы восполнить это хотя бы частично, необходимо, как и в научном описании, разрешить цепь вопросов, в данном случае упряжно-экипажных. Чем санки, на которых едет Онегин к Талону, отличаются от деревенских? Велики ли? Где на них обычно ездили? Открытые они или закрытые? Сколько лошадей? Какова запряжка? Русская? Немецкая (без дуги)? С постромками или оглобельная? Какое место эти санки занимают в экипажной иерархии? Почему на бал Онегин едет уже "в ямской карете"?

Я пишу и выписываю все это по горячим следам его гибели, в ушах звучит его голос, и в этих вопросах я слышу его всегдашний неутолимый интерес к подробностям окружающего мира и его пристальное внимание к деталям художественного текста. Два эти интереса имеют общий корень в глубине его личности. На одной из презентаций романа Александр Павлович рассказал, что формирующее впечатление произвел на него когда-то список жизненно необходимых вещей, спасенных Робинзоном Крузо с затонувшего корабля. Здесь - истоки его филологических пристрастий (вспомним работы о предметном мире и роли детали в творчестве Чехова), здесь же - истоки его романа, в котором сохраненная материальная культура возведена в ранг высшей духовной ценности.

О тотальном комментарии к "Евгению Онегину" Александр Павлович много говорил в последние годы, делал блестящие доклады и читал увлекательные лекции студентам. Мне кажется, это был его любимый замысел, в котором соединился его интерес к материальному миру в литературе с лингво-стилистическим анализом текста в плане "структурного взаимодействия словесных единиц". Любимый ученик В.В.Виноградова, он был, пожалуй, единственным из живущих ныне филологов, кто мог бы осуществить такой анализ. Мы говорили с ним о том, как бы хорошо было ему перейти в нашу жалкую пушкинскую группу ИМЛИ и в порядке плановой работы сидеть и писать этот бесконечный тотальный комментарий, получая за него нищенское академическое пособие. Но и это казалось тогда нереальным. И вот он ушел, а с ним ушли его замыслы, его возможности, его уникальные исследовательские подходы, его колоссальная переполненная память, его яркая личность, его особый физический облик - все обрушилось внезапно и дико, и, оглянувшись вокруг, я с ужасом вижу, что почти не остается больших людей из того старшего поколения русских филологов, с которым связала меня жизнь.

Александр Павлович ЧУДАКОВ
(1938-2005)

Гибель Саши Чудакова потрясла читающую… не одну Москву и не одну Россию: звонят из Петербурга, Новосибирска, Гамбурга. Потеряли не только большого филолога и недавно явившегося нам писателя - это было явление современной русской жизни.
Александр Павлович чувствовал себя человеком академическим и хотел держать традицию не только отцов - филологических дедов. Он на них равнялся в собственной филологии, он разговаривал с ними годами и разговоры эти за ними записывал. Есть книга, которую мало кто видел, - она отпечатана в Сеуле, когда А.П. там несколько лет преподавал, в количестве 10 экземпляров - «Слушаю. Учусь. Спрашиваю. Три мемуара». Разговоры с Бонди, В. В. Виноградовым и Виктором Шкловским, которые шли на протяжении многих лет и записывались в тот же день. Разговоры, населенные людьми и событиями за полвека - с 20-х до 70-х годов. Своей пытливой активностью А.П. связывал эпохи.
Последнее дело, которое он не успел совершить-завершить, - мемуарная книга таких разговоров. Сверх имен, уже названных, - с М.М. Бахтиным и Лидией Гинзбург. Не успел, как хотел, но сеульская книжка есть, и она должна быть переиздана в количестве, большем десяти экземпляров.
Не успел - странно это сказать, когда две недели назад говорили с ним весело об онегинском «бобровом воротнике». А.П. написал о нем исследование по случаю нового замысла - тотального, как он его называл, комментария к «Евгению Онегину» (курс лекций на эту тему он несколько лет читал). Все мы (почти) «предполагаем жить» и легкомысленно не собираемся умирать - А.П. как будто был таким в особенной степени. Какая-то бодрая, можно даже рискнуть сказать - оптимистическая нота его отличала, с постоянной настроенностью на новое дело - и гибель его в сознание не умещается. Именно гибель - не просто смерть. Столько было в нем жизни, с каким же шумом она из него ушла…
Анекдот из не столь уже недавнего прошлого: в самом начале перестройки мы были с ним в Амстердаме, и вот в студенческом клубе тамошний студент, узнав, что с ним рядом сам Чудаков, автор той самой «Поэтики Чехова», так обалдел, что никак не мог иначе это выразить - он сказал: «Позвольте вам предложить сигарету с марихуаной». Саша сказал тогда, что в первый раз понял, что такое слава.
Но, может быть, сказанное о бодром оптимизме - это внешнее впечатление? «И все они умерли» - заключительная глава романа-идиллии Александра Чудакова, названного блоковской строкой. Герой романа, личный герой, в последней главе погружен в мысль о смерти, и первоначальное название романа было - «Смерть деда». Не только для меня роман стал открытием. Мемуариста Чудакова я знал, писателя не подозревал. А филолога с его излюбленной темой предметного мира в литературе (с тем самым бобровым воротником) я стал узнавать, читая роман. Сколько в нем предметного мира - не литературного, а вынесенного из детства, биографического. Бесчисленные подробности быта ссыльного населения в городке на границе России и Казахстана, где провел свое военное и послевоенное детство автор.
А вообще роман - исторический. Не только картина эпохи в обилии подробностей, но свидетельство. Свидетельство о том, как русская жизнь сохранялась внутри советской в той полуссыльной среде, о которой я не знаю другого такого литературного свидетельства.
Дед-священник - первое и последнее слово романа. «Дед был очень силен». В первой главе в армреслинге он кладет руку кузнеца. Я видел, как Саша работает ломом - лед колет. Видел, как он строит дом своими руками. Дом (дача) вышел трехэтажный, готический, как собор. Одна знакомая, увидев его, сказала: «Автопортрет».
Высокий, тяжелый, большой человек - этот образ входил и в работу филолога. Мощь физическая, наверное, передавшаяся от деда-священника. Александр Чудаков мог стать профессиональным пловцом - знаменитый послевоенный пловец и тренер Леонид Мешков склонял его на эту карьеру. Не пошел - пошел в филологи.
Три года назад мы были в Михайловском и много плавали в приятно чистой Сороти. Он, конечно, отрывался и великодушно дожидался. Выйдя же из воды, облачался в белый костюм и галстук и делал доклад. Таков был стиль-человек.
Сергей Бочаров, 06.10.2005
("Новая Газета" )

Фрагмент из романа "Ложится мгла на старые ступени":

В этой стране, чтобы выжить, все должны были уметь делать всё.
Огород деда, агронома–докучаевца, знатока почв, давал урожаи неслыханные. Была система перегнойных куч, у каждой - столбик с датой заложения. В особенных сарайных убегах копились зола, гашеная известь, доломит и прочий землеудобрительный припас. Торф, привозимый с приречного болота, не просто рассыпали на огороде, но добавляли в коровью подстилку - тогда после перепревания в куче навоз получался особенно высокого качества. При посадке картофеля во всякую лунку сыпали (моя обязанность) из трех разных ведер: древесную золу, перегной и болтушку из куриного помета (она стояла в огромном чане, распространяя страшное зловоние). Сосед Кувычко острил: пельмени делают из трех мяс, а у вас лунки из трех говн, намекая на то, что перегной брали из старой выгребной ямы и зола тоже была экскрементального происхождения - продукт сжигания кизяка. Другие соседи тоже смеялись над столь сложным и долгим способом посадки картошки, простого дела, но осенью, когда Саввины на своем огороде из–под каждого куста сорта лорх или берлихинген накапывали не три–четыре картофелины, а полведра и некоторые клубни тянули на полкило, смеяться переставали.
Про приусадебные участки друг друга знали все - кто что сажает, какой урожай. Обменивались сведениями и семенами; в горячую пору, если кто заболевал или кого взяли на фронт, помогали вскопать огород, вырыть картошку. Огород был всем и для членов колхоза “Двенадцатая годовщина Октября”, которым по трудодням платили какую–то чепуху (от колхозницы Усти я и услыхал частушку про советский герб: “Хочешь жни, а хочешь куй - все равно получишь...”), и для учителей, зарплаты которым не хватало, и для ссыльных, которых в любой момент могли уволить. После службы, после колхоза все копались на своих огородах до темноты; заборов не было - только межа; подходили, здоровались, разговаривали, опершись на вилы–четырехрожки (мягкую землю картофельных делянок лопатой не копали). И - работа до седьмого пота; вся любовь к земле, полю, пашне, вся древняя поэзия земледельческого труда переместилась на огород.

Чудаков Александр Павлович - один из интереснейших филологов, литературных критиков и писателей Советского союза, продолжатель академических традиций филологии.

Большую часть своей литературной карьеры Александр Павлович посвятил творчеству Антона Павловича Чехова. Его внезапная кончина оставила множество вопросов и незавершённых трудов.

Семья и учёба

На дворе стоял суровый 1938 год. Александр Павлович появился на свет в в маленьком городке Щучинске в Северном Казахстане (в то время Казахской Советской Социалистической Республике). Это была не просто интеллигентная семья, а семья учителей - одна из немногих на целый городок. Несмотря на занимаемые должности, его родные часто негативно высказывались о действиях советского правительства и по поводу руководства Сталина. Однако, по стечению благоприятных обстоятельств, родители никогда не были осуждены или репрессированы именно благодаря тому, что являлись чуть ли не единственными преподавателями в маленьком казахском городке.

Однако самая интересная пора началась в 1955 году, когда Чудаков Александр Павлович приезжает в Москву и с первой попытки поступает на филологический факультет Московского государственного университета. С самого начала он вошёл в пятёрку лучших студентов курса и выделялся своим неповторимым стилем объяснения и экстраординарным мышлением.

Обучаясь в МГУ, на первом курсе Александр Павлович знакомится с очень интересной женщиной - Мариэттой Хан-Магомедовой, на которой впоследствии женился и прожил всю свою жизнь.

Творческий путь

Через четыре года после окончания университета и аспирантуры, Чудаков Александр Павлович начал работать в Институте мировой литературы. Помимо этого, он преподавал в МГУ, Литературном институте, РГГУ. Позднее его стали приглашать читать лекции в ведущие университеты Европы, США и Азии.

Являясь продолжателем академических традиций филологии, Александр Павлович большое значение уделял языку и слову и пытался сохранить традиционный, могучий русский язык, не подменяя словесных понятий.

Чудаков Александр, биография которого оборвалась очень неожиданно, опубликовал более 200 статей, монографий и исследований на тему русской литературы. В частности, большую часть своих работ он посвятил А. П. Чехову. Его знаменитый труд 1971-го года «Поэтика Чехова» наделал много шума в мире филологии и завоевал сердца как критиков, так и исследователей.

Помимо этого, литературовед изучал смысловую поэтику Пушкина и посвятил целое исследование на тему «бобрового воротничка» Евгения Онегина.

Беседы с великими

«Собеседник великих» - так многие называли Александра Павловича. Всё потому, что филолог был известен своими невероятными записями и цепляющими душу разговорами с великими литературоведами 20 века. Сергей Бонди, Лидия Шкловский, Юрий Тынянов - это неполный список собеседников литературоведа. На протяжении всей своей жизни он носил с собой блокнот, в который записывал все мнения, истории, афоризмы и цитаты знаменитых философов.

Работая в Сеуле, Чудаков Александр Павлович выпустил труд «Слушаю. Учусь. Спрашиваю. Три разговора». Эта достаточно редкая книга вышла тиражом всего в 10 экземпляров. В ней отражены разговоры и литературные мнения, начиная с 20-х годов и заканчивая 70-ми XX века.

«Ложится мгла на старые ступени»

Это самый известный его роман - воспоминания о детстве и жизни его семьи в Казахстане. Именно в нём автор передал ту непередаваемую чеховскую атмосферу, которая сохранилась в его семье.

Эта книга - не только воспоминания о родных и детстве, это воспоминания об эпохе, о людях со стержнем, высокой духовности. Они смогли всё преодолеть и выжить в другом, незнакомом мире ссыльного маленького городка. Некогда интеллигенты должны были теперь сами строить себе дом, класть печь и выращивать урожай, чтобы прокормиться.

Чудаков Александр Павлович, биографиякоторого полностью отдана русской литературе, написал роман-идиллию. Он был издан в журнале «Знамя» в 2000 году, номинирован на а уже после смерти писателя получил премию «Русский Букер десятилетия» в 2011 году. Через два года издательство «Время» выпускает книгу отдельным тиражом 5000 экземпляров. При этом роман раскупили в первые несколько дней.

Дед Александра Павловича

Главное место в книге занимает дед, прообразом которого стал дед самого Александра Павловича. В свое время он был священником и профессором одновременно. Жизнь заставила его бросить всё и уехать с семьёй в маленький городок на границе Сибири и Казахстана. В нём соединился образ могучего русского мужика и глубокого интеллигента одновременно.

Именно он оказал невероятное влияние на Чудакова в личном и творческом плане. Его друзья вспоминали, как литератор, работая на даче в деревне физически, следом шёл писать свои статьи. Именно благодаря своему дедушке знаменитый литератор решил написать историческую «энциклопедию русской жизни».

Личные качества

По оценкам друзей и коллег, Александр Павлович Чудаков был могучим человеком как в жизни, так и в творчестве. В 60 лет он мог поехать читать лекцию, а перед этим искупаться в озере и позаниматься спортом.

Являясь могучим человеком, он мог бы стать хорошим спортсменом. Леонид Мешков, знаменитый советский пловец и тренер, предлагал Чудакову заниматься плаванием профессионально, но литературный критик остался верен миру пера и слова.

Вот такая неординарная у замечательного человека по имени Александр Чудаков биография...

Книги

Книги Чудакова - это целое «явление русской жизни». Именно так описывали творчество литературоведа друзья и коллеги. Живость, оптимизм и невероятная энергия сочетались с тонким умом и академическим мышлением. Являясь либералом и человеком высокого гуманизма, Чудаков все свои чувства отражал в работах. Содержание большинства его статей и произведений может многое рассказать непосредственно о биографии критика. Это был поистине живой человек, с юмором, умеющий найти прекрасное в любом, даже не совсем эстетическом факте.

Гибель и творческое наследие

3 октября 2005 года при нелепых и странных обстоятельствах погибает Чудаков Александр Павлович. Причина смерти - тяжелая черепно-мозговая травма. Ему было 69 лет, и он не дожил всего несколько месяцев до семидесяти. Несчастный случай произошёл в подъезде дома, где жил писатель. На лестничной площадке перегорела лампочка. Чудаков, поднимаясь по ступенькам, поскользнулся и упал. Из-за серьезного падения пострадала голова, что и послужило причиной смерти.

Многие современники, коллеги и близкие люди говорят, что это была именно безвременная гибель, так как у писателя было множество творческих планов и замыслов, которые он так и не успел осуществить. Один из таких трудов - это сборник разговоров и бесед с великими вышеперечисленными филологами, философами и мыслителями 20 века. Чудаков по-прежнему считается одним из лучших специалистов по творчеству А. П. Чехова.

На протяжении всей своей жизни Александр Павлович попадал в забавные ситуации. В середине восьмидесятых, будучи в Амстердаме со своими друзьями, Чудаков посетил студенческий литературный клуб. Там один из голландских студентов, узнав, что перед ним - знаменитый литературный критик, знаток Чехова, пришёл в дикое удивление и восторг. Неожиданно он предложил Чудакову сигарету с коноплёй. По признанию самого Александра Павловича, именно тогда он понял, что знаменит и любим многими, причем как маститыми критиками, так и простыми студентами.

А что говорят о творчестве такого писателя и филолога, как Александр Чудаков, отзывы? Цитаты из его произведений, судя по постам на форумах соответствующей тематики, нравятся многим. Впрочем, это неудивительно. Они буквально пронизаны философским смыслом и юмором. Люди, знавшие Александра Павловича лично, подчеркивали, что он знал множество историй и мог развлечь любого удачной шуткой или рассказом из жизни легендарных писателей. Напоследок приведем несколько цитат из любимого многими романа «Ложится мгла на старые ступени». Возможно, прочитав эти исполненные глубокого смысла фразы, вы захотите познакомиться с творчеством замечательного автора поближе и полистаете страницы других, не менее интересных его трудов. Итак:

• «Нужна защита психики современного человека от стремительно растущей агрессии вещей, красок, от слишком быстро меняющегося мира».
• «Честная бедность - всегда бедность до определенных пределов. Здесь же была нищета. Страшная - с младенчества. Нищие не бывают нравственными».
• «Наказаний у деда было два: не буду гладить тебя по голове и - не поцелую на ночь. Второе было самое тяжелое; когда дед его как-то применил, Антон до полуночи рыдал».
• «... кажется, Хрущев спросил у как у них со смертностью. Тот ответил: "Пока стопроцентная"».
• «Застряли в голове и другие бабкины высказывания - видимо, из-за некоторой их неожиданности. - Как всякий князь, он знал токарное дело. - Как все настоящие аристократы, он любил простую пищу: щи, гречневую кашу...».
• «Дедова политэкономия была проста: государство грабит, присваивает всё. Неясно ему было только одно: куда оно это девает».